Воспользовавшись одним из предложений Амели, Генриетта оделась служанкой, позаимствовав платье из грубой коричневой шерсти у сбитой с толку младшей служанки в Лоринг-Хаусе. Генриетта тут же придумала историю про необыкновенный маскарад (служанку она, похоже, ничуть не убедила) и сконфуженно убежала наверх, собираясь тут же облачиться в свой трофей, который, несмотря на всю свою незатейливость, имел то преимущество, что был куда чище вчерашней одежды Генриетты и — никаких капустных листьев. Генриетта решила существенно повысить жалованье всем слугам Лоринг-Хауса. Пусть они сочтут ее сумасшедшей, но лучше уж — щедрой сумасшедшей.

Наряженная таким образом, Генриетта выскользнула из дома. Амели была совершенно права: в невзрачном платье и простом белом чепце поверх аккуратно причесанных волос она не привлекала ничьего внимания. Ее появление в кухне особняка маркизы не вызвало никаких вопросов; кухарка хлопотала у очага, а кухонная служанка, слишком поглощенная едой и рассказом о девушке, пострадавшей из-за грума троюродного брата, ничего заметить не могла.

Оказавшись внутри, Генриетта поднялась наверх и нашла будуар маркизы. Она толком не знала, что ищет — подписанные инструкции из Парижа вполне ее устроили бы, — но сошли бы любые подозрительные вещи, лишь бы заинтересовать военное министерство и лишить Майлза возможности повосклицать. Одежда таинственного господина из гостиницы, парики, фальшивые усы, тайник с зашифрованными бумагами — любой из этих предметов доказал бы, что она действует не из обычной, чистейшей, необоснованной ревности. Генриетта поморщилась при мысли о такой возможности.

К сожалению — Генриетта зачерпнула новый совок золы, — пока что единственным объяснением все больше и больше представлялась ревность. У Генриетты осталось всего несколько минут на осмотр будуара, прежде чем перестук каблучков возвестил о приходе горничной маркизы, но в комнате не нашлось ничего такого, чего не имелось бы в комнате самой Генриетты. Даже баночки с косметикой были совершенно такие, какие ожидаешь увидеть на туалетном столике искушенной светской дамы. Генриетта прикинула, не прячет ли маркиза записки в пуховки из заячьих лапок, используемые для наложения пудры и румян, но идея показалась слишком дикой и неубедительной для военного министерства. Кроме того, при сжатии внутри их не зашуршало.

Якобы для чистки каминов, Генриетта зашла и в другие комнаты, но все они совершенно очевидно были нежилыми: практически голые, с толстым слоем пыли, пуховые перины уныло просели в старых деревянных каркасах. Проформы ради Генриетта заглянула в шкаф — он оказался абсолютно пустым, за исключением предприимчивого паучка, перепутавшего плечо Генриетты с холмиком. Вспомнив о своем положении эмиссара военного ведомства, Генриетта не завизжала, а просто раздавила паучка — больше из желания реабилитировать себя, чем по необходимости.

Сама эта пустота, размышляла Генриетта, казалась интереснее всего остального. Даже спальня маркизы, со шторами на окнах и одеждой в шкафу, очень напоминала временное жилище, номер в придорожной гостинице. Вещи маркизы располагались на виду — их торопливо разложили и так же легко соберут.

Конечно, напомнила себе Генриетта, это может быть связано с бедностью, а не с преступными обстоятельствами.

Гостиная, имевшая безрадостный вид наемного жилья, оставалась последней надеждой Генриетты. Как и в спальне, здесь по крайней мере кто-то бывал. В камине догорал огонь — который Генриетта живо принялась гасить, чтобы оправдать свое присутствие, — а на высоком столике с тонкими ножками лежали книги. Генриетта перебрала их, но не нашла ни тайников с пистолетами или флаконами яда, ни едва заметных пометок над буквами, указывающими на шифр, ни записок на папиросной бумаге между страницами, начинающихся со слов: «Встретимся в полночь под старым дубом на Беллистон-сквер…» Да и сами книги явно принадлежали предыдущему арендатору. Маркиза могла бы читать «Новую Элоизу» — несколько лет назад сентиментальные романы Руссо были в большой моде во Франции, — но его трактат «Об общественном договоре» никак нельзя отнести к легкому чтению, как и «Vindiciae contra tyrannos»[69].

Правда, он был на французском языке, а не на оригинальной латыни, но все равно Генриетта не представляла, чтобы маркиза для развлечения листала такое произведение.

Короче говоря, поход Генриетты закончился ничем. Она узнала только, что прежний владелец дома предпочитал серьезное чтение и что домашняя работа тяжелее, чем кажется. Майлз, мрачно подумала она, таки разразится восклицаниями, если узнает.

Ну а откуда он узнает? Генриетта бросила опостылевший совок в ведро, взметнув облачко пепла. Если повезет, то по дороге в Лоринг-Хаус он заглянет в «Уайтс» побросать дротики с Джеффом, а она тем временем вернется назад, переоденется в свою нормальную одежду, и он даже не поймет, что она уходила. Даже больше: по дороге домой она может зайти в Аппингтон-Хаус и сменить одежду, а если Майлз спросит, она провела все утро, укладывая одежду и книги — и Зайку, конечно, — для отправки в Лоринг-Хаус. Выпрямляясь и отряхивая грязные руки о фартук, и без того уже запачканный, Генриетта легко сочла придуманную версию вполне убедительной.

И она стала бы таковой, если бы шаги в коридоре не заставили Генриетту метнуться назад к камину. Когда дверь в гостиную открылась, она сообразила, что держит совок не за тот конец, и быстренько исправила дело, понадеявшись, что маркиза ничего не заметила.

Внешний вид маркизы резко противоречил безнадежной убогости ее наемного жилья. Прозрачное платье из сиреневого муслина со струящимися легкими складками окутывало ее, словно облаком. Черные волосы, эти густые черные, с серебристым отливом, волосы, были уложены в сложную прическу из локонов, перевитых блестящими лиловыми лентами и закрепленных булавками для волос, на концах которых мерцали бриллианты. В одеянии маркизы не было никакой суровости, но на ум Генриетте пришло невольное сравнение с богинями-воительницами, абсолютно лишенными человеческих слабостей и столь любимыми древними римлянами, — Минервой на колеснице и Дианой с луком и стрелами.

Подойдя к окну, выходящему на улицу, маркиза нетерпеливо махнула Генриетте рукой и тоном ровным и жестким, как доспехи Минервы, сказала:

— Можешь идти.

Не поднимая головы, Генриетта присела в неуклюжем реверансе и стала собирать принадлежности своего маскарада. Она уже взяла ведро с золой, мысленно репетируя свой рассказ Майлзу, когда маркиза снова на нее посмотрела — пристально. Совок Генриетты забренчал о край ведра.

— Ты. Девушка.

Генриетта застыла с поникшими плечами и опущенной головой, полагая, что неподвижности в качестве ответа будет достаточно.

Маркиза опять заговорила, в ее резком голосе слышалось нетерпение и что-то еще.

— Да, ты! Подойди сюда.

Генриетта медленно потащилась вперед с ведром в руке.

— Куда вы ее дели?

Дверь в утреннюю столовую лорда Вона распахнулась, ударившись о стену, обитую шелком, и оставив длинную прореху в нежном материале. Дверь с петель не слетела, но только пока.

После откровения Уикхема Майлз преодолел расстояние между военным министерством и Гровнор-сквер в рекордное время. По пути он по неосторожности переворачивал тележки с яблоками, толкал ни в чем не повинных встречных прохожих и наступал на мелких животных, все это время уверяя себя, что Генриетта славится сном до полудня, что она ни за что не уйдет из дома, что Черный Тюльпан просто не мог еще проследить их до Лоринг-Хауса. Образ Генриетты с разметавшимися по пунцовому покрывалу каштановыми волосами, мирно спящей, вставал перед ним, как талисман.

Миг, когда он увидел пустую постель, стал одним из худших в его жизни. Худшим. Хуже, чем сцена в парке, хуже, чем утрата дружбы Ричарда. Не веря своим глазам, обезумевший Майлз отбросил покрывала, заглянул под кровать, даже распахнул дверцы шкафа, как будто Генриетта могла зачем-то туда забраться и застрять. Только обыскав обе гардеробные, перевернув кверху дном старую деревянную ванну и сорвав с кровати полог, Майлз увидел среди разбросанного постельного белья записку. Он схватил ее, надеясь… он и сам не знал, на что надеялся. Разум не постигал смысла аккуратных строчек.