Майлз подтащил свое привычное кресло к столу Уикхема.

— Доброе утро, сэр!

Проницательный взгляд Уикхема переместился с сияющего лица Майлза на несколько подвявшие первоцветы.

— По-вашему, видимо, так, — ответил он и добавил: — Это для меня?

В смущении Майлз посмотрел на свою руку, вздрогнул, покраснел, открыл рот, снова закрыл и пришел в смятение, насколько способен прийти в смятение рослый, увлекающийся спортом мужчина.

— Э… нет, — сказал он, поспешно пряча первоцветы за спину. — Я только что женился!

— Поздравляю, — сухо сказал Уикхем. — Желаю вам обоим счастья. Полагаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы доложить о своей женитьбе?

— Нет. — Майлз посерьезнел и поближе придвинулся к столу начальника. — У меня есть основания полагать, что Черный Тюльпан — это лорд Вон.

Руководитель Майлза бесстрастно на него посмотрел:

— Да?

Майлз мрачно кивнул и начал сначала.

— В минувшую пятницу кто-то проник в Селвик-Холл, переодевшись монахом-призраком из Донвеллского аббатства.

Уикхем бросил на Майлза слегка насмешливый взгляд.

Майлз отмахнулся, увидел, что все еще сжимает презренный букетик, и поспешно сунул его под кресло.

— Местная легенда. Не имеет значения, сэр. — Он подался вперед. — Поначалу я думал, наш призрак нацелился только на бумаги Селвика…

— Разумное предположение, — пробормотал Уикхем.

— Спасибо, сэр. Но улики это опровергли. Бумаги в столе Селвика переворошили, но больше ничего в доме не тронули и нигде на территории поместья никаких действий замечено не было.

Майлз немного помедлил, вспомнив, какого рода действия имели место на территории поместья.

Уикхем прищурился.

— А в столе Селвика?

— Только документы на поместье, сэр. Селвик никогда не разбрасывает секретные документы.

— Полагаю, это еще не конец вашей истории.

Уикхем посмотрел на стоявшие на столе часы — Атлант, поддерживающий на своих плечах не мир, но время.

— Так точно. — Майлз понял намек и быстро выложил остальное. — Мы заехали на постоялый двор отдохнуть, где мой спутник подслушал разговор лорда Вона с оперной певицей, мадам Фьорилой… по крайней мере я точно уверен, что это была мадам Фьорила, — поправился Майлз. — Покинув гостиницу, мы заметили, что за нами кто-то едет. Поскольку дорога, соединяющая Лондон и Брайтон, весьма оживленная, я поначалу не придал этому значения, пока возница не вытащил пистолет. Мы оторвались от преследователей и вернулись в Лондон. Так что, видите, — Майлз в исступлении стукнул кулаком по столу, заставив Атланта подпрыгнуть, — это, должно быть, Вон! Кто еще мог поехать за нами от гостиницы?

— Один пункт нуждается в уточнении, мистер Доррингтон. Кто это «мы»? — поинтересовался Уикхем. — Вы были тогда с Селвиком?

Майлз вспыхнул.

— Э… нет. По крайней мере не с этим членом семьи Селвик. Я был с его сестрой, леди Генриеттой.

На столь несущественную подробность Уикхем отреагировал, как ни на что из сказанного Майлзом. Он вдруг выпрямился в кресле, уставившись на Майлза взглядом, от которого, было известно, французские агенты выпрыгивали из окон третьего этажа, а закаленные английские тайные агенты съеживались под своими плащами.

— С леди Генриеттой Селвик? — резко переспросил он.

— Д-да, — подтвердил Майлз, с недоумением глядя на Уикхема. — Она младшая сестра Селвика.

Ему показалось несвоевременным сообщать, что теперь она носит другой титул, поскольку выражение лица начальника было скорее похоронным, чем свадебным.

— Это, мистер Доррингтон, — хрипло проговорил Уикхем, — плохая новость. Очень плохая новость.

— Плохая новость? — Майлз, едва не выпрыгнув из кресла, ухватился за край стола Уикхема.

Тот уже встал и направлялся к двери.

— Это означает, — объяснил он, взявшись за дверную ручку, — одно: леди Генриетта в смертельной опасности.

Что-то острое укололо Генриетту в руку.

Заворчав спросонок, она повернулась на бок и зарылась лицом в мягкую пуховую подушку, натянула на себя простыни. От подушки шел непривычный запах мускуса, нисколько не похожий на лавандовый аромат ее белья, и простыни странно холодили голую спину.

Генриетта открыла глаза и села в кровати, натягивая на себя спадавшее покрывало. Прошлая ночь. Ее свадьба. Майлз… Это все было на самом деле? Да, конечно, было, заверила себя Генриетта. А иначе почему она лежит раздетая в чужой постели? А что произошло в этой чужой постели… Генриетта сделалась краснее роскошного пунцового покрывала.

Причина ее румянца отсутствовала, но оставила приколотую второпях записку. Генриетта развернула клочок бумаги и без сил откинулась на подушки. Крупным, неряшливым почерком Майлза в записке значилось: «Ушел в военное министерство. Буду к полудню». Подписано размашистой закорючкой, которая могла означать как «М», так и «Д», или вообще быть любительским портретом королевы Шарлотты.

Трудно было счесть послание одой ее очарованию и красоте.

Генриетта покачала головой и усмехнулась. Как это похоже на Майлза! Однако там имелся постскриптум, от которого глаза Генриетты засияли, как не сияли ни от каких — стихотворных или прозаических — излияний ее прежних поклонников. Внизу листка Майлз нацарапал всего одно слово: «Восхитительно».

Генриетта с блаженной улыбкой прижала записку к груди. Это правда было восхитительно, да? Генриетта перечитала слово. «Восхитительно». Там написано «восхитительно», она не ошибается, не «возмутительно», «вопиюще» или «варварски»? Генриетта еще раз посмотрела, стремясь удостовериться. Да, совершенно определенно там стояло «восхитительно». Помяв от радости края записки, Генриетта прочитала постскриптум еще четыре раза, пока буквы не начали расплываться и слово «восхитительно» не начало распадаться на языке и пришлось напоминать себе, что оно значит.

Решительно сложив записку (в самый последний раз глянув, на месте ли еще это слово и не очередное ли это повторение имени Майлза, расширенное за счет дополнительных букв), Генриетта стала усаживаться в подушках, прижимая квадратик бумаги подбородком. Конечно, это не настоящее любовное письмо, рассуждала она, благородно сопротивляясь желанию снова в него заглянуть, но оно говорит о том, что Майлз намерен выполнять свою часть сделки и старается изо всех сил. Сделка. Генриетта оперлась на локти, выпустив листок бумаги. От этого слова все немного потускнело. Не очень-то ей по вкусу роль в романтической благотворительной истории и подачки в виде лишнего слова.

Майлз любит маленьких детей и животных. Да, но написал бы он любовное письмо… ну да, да, любовное слово — недовольному щенку? Пожалуй, нет, пришла к выводу Генриетта, но, с другой стороны, щенки не умеют читать, поэтому для щенка то же самое могла бы означать лишняя косточка. И одно слово и было такой косточкой…

Генриетта ткнулась липом в подушку. Сильно.

Подобные мысли уводят в совершенно — тычок — совершенно — тычок — ненужную сторону. Запыхавшаяся, но принявшая решение, Генриетта вынырнула из перьев. Откинув назад волосы и вынув застрявшее в них перышко, она завернулась в простыню и выбралась из кровати. Хватит мучить себя глупыми мыслями, это ни к чему не приведет. Ей нужно привести в порядок дом (Генриетта наморщила нос, вспомнив мускусный запах подушки; проветривание постелей — первым делом), познакомиться со слугами (лицо Генриетты резко поменялось в цвете, когда она вспомнила свою первую встречу со слугами накануне вечером, находясь на руках у Майлза) и написать письмо родителям.

Генриетта застыла при мысли о родителях. Сначала слуги, решила она. За делами дня она придумает, как быть с родителями. Она готова была поспорить, что Ричард уже написал им, причем еще прежде, чем замер в отдалении стук колес коляски Майлза. Что бы Ричард там ни написал, в письме обязательно найдут отражение события двух последних дней — и моральный облик непосредственных участников, — представленные в самом невыгодном свете. Генриетта не знала, как объяснить случившееся к собственной выгоде, но если такой способ есть, она его найдет. Отчуждение родителей… об этом даже и думать не хотелось. Для Майлза это станет таким же ударом, как и для нее.