— Думаю, это уже устроено, — возразил Майлз, шагая по коридору. — Или ты пропустила данный кусок сегодня утром?

— Я была несколько рассеянна.

Майлз посерьезнел.

— Я заметил. Но, — твердо произнес он, останавливаясь перед дверью в конце коридора, — сегодня вечером мы ни о чем таком думать не будем. Сегодня вечером — только мы вдвоем. Никаких французских шпионов, никаких разозленных родственников. Договорились?

Генриетта испытывала непоколебимую уверенность: где-то в предложенном плане таится изъян, довольно большой изъян, учитывая, что кто-то преследовал их, обстреливая из пистолета, — но очень трудно рассуждать логически, когда на нее так пристально смотрят карие глаза Майлза. Его лицо придвинулось так близко, что Генриетта видела маленькие морщинки в уголках глаз, морщинки, образовавшиеся от постоянных улыбок, и более темные волосы надо лбом, где их не тронуло солнце.

— Значит, выбора у меня нет? — с насмешливой серьезностью спросила Генриетта, досадуя на прерывающийся голос.

— Ты обещала повиноваться. — Майлз опустил ее к дверной ручке. — Будь любезна, открой. А то у меня руки заняты.

— Не уверена, что это можно назвать обещанием, — увильнула от прямого ответа Генриетта, послушно поворачивая ручку. — На самом деле это больше походило на… э…

— Обещание, — самодовольно повторил Майлз, толкая плечом дверь и боком входя в комнату. В ней пахло пылью, но в полоске света из коридора Майлз увидел жизненно важный предмет — кровать.

— …четко сформулированное предложение, — торжествующе закончила Генриетта и вызывающе посмотрела на Майлза, как бы предлагая превзойти данную формулировку.

— Значит, ты говоришь, — сказал Майлз, и к лукавому блеску его глаз, прекрасно знакомому Генриетте, прибавилось нечто новое и бесконечно более тревожащее, — мне придется найти другие способы склонить тебя к сотрудничеству?

— Д-да, — промямлила девушка, с некоторым беспокойством замечая, как они быстро приближаются к кровати, непременному атрибуту брачной ночи, и постаралась сделать вид, будто для нее самое обычное дело, когда ее несут к огромному ложу.

Что для маркизы, подумала девушка, испытывая легкий укол ревности, вероятно, так и есть. Вопрос о том, носил ли маркизу Майлз, оказался слишком огорчительным, чтобы на нем задерживаться.

— Что ты задумал? — спросила она.

— Это, — ответил Майлз и, ногой захлопнув за ними дверь, поцеловал Генриетту, прежде чем она успела сказать что-то еще.

Способность данного приема склонять к сотрудничеству говорила сама за себя. Когда Майлз оторвался от ее губ, Генриетта с трудом вспомнила, о чем они вообще спорили. Пожалуй, она не вспомнила бы сейчас и свое имя.

— Но… — не до конца придя в себя начала она, поскольку нельзя было позволить, чтобы за Майлзом осталось последнее слово… или последний поцелуй.

Майлз лукаво улыбнулся.

— Еще не убеждена? — риторически спросил он и снова поцеловал жену; по сравнению со своим предшественником этот поцелуй показался скромным касанием губ во время свидания украдкой в гостиной.

Его теплые руки так крепко сжимали Генриетту, что она перестала чувствовать, где кончается ее тело и начинается его. Нарастающий между ними жар насквозь прожигал их одежду. Все чувства Генриетты наполнились Майлзом; запах его волос и кожи, его язык, пробирающийся к ней в рот и, как печатью, скрепляющий их губы; впившиеся ей в бок пуговицы жилета Майлза, волосы Майлза, коловшие кончики ее пальцев, — все слилось в целую вселенную, мир, где не осталось ничего, кроме союза их губ, рук и тел. Комната наклонилась и поплыла, как планета на модели астронома.

С глухим вскриком протеста миссис Доррингтон почувствовала, что ее спина столкнулась с чем-то мягким и пружинистым, потом что-то большое и тяжелое навалилось на нее. Генриетта вдруг поняла: ощущение падения — не только эффект поцелуев Майлза.

Генриетта опять запротестовала, тыча в лежащую на ней глыбу. Одно дело задыхаться от поцелуев Майлза, и совсем другое — когда воздух из тебя выдавливают.

Глыба скатилась с Генриетты, увлекая ее за собой.

— Прости, — прошептал ей на ухо Майлз; его дыхание снова разбудило все нервы, замолчавшие из-за стремительного приземления на кровать. — Я споткнулся.

— Я заметила, — ответила Генриетта, хотя мало что могла заметить, когда губы Майлза прижались к впадинке над ключицами.

— Да?

Стало ясно, что Майлз тоже не настроен разговаривать, когда он скользнул губами по ключице, к вырезу на платье, услужливо поползшему вниз. Майлз зубами дернул вырез, который послушно опустился еще на несколько критически важных дюймов. Отвлекшись на мгновение, Генриетта осознала — бегущие по ее оголившейся спине мурашки вызваны не только дыханием Майлза. В какой-то момент длинный ряд пуговиц ее дорожного саржевого платья оказался незаметно расстегнут.

У Генриетты отвисла челюсть, едва не стукнувшая Майлза по макушке.

— Как ты это сделал? — недоверчиво спросила Генриетта. — Я даже не заметила.

Умелым рывком Майлз высвободил из рукавов ее руки. Генриетта автоматически ухватилась за ткань, когда корсаж стремительно съехал на талию, но Майлз, завладев ее руками, по очереди поцеловал их.

— У меня много талантов, о которых ты не знаешь… пока, — многозначительно добавил он.

— Наверное, — ошеломленно отозвалась Генриетта, когда остальная часть ее платья последовала за корсажем.

— Точно.

Кучка ткани почти неслышно упала у кровати.

Приподнявшись на локте, Генриетта подавила в себе желание нырнуть под одеяло. На ней осталась только сорочка.

— Ты никогда не задумывался о карьере горничной?

— Мне лучше удается раздевание, — Майлз стянул через голову свою рубашку, обнажив впечатляющий торс, — чем одевание.

Генриетта что-то промычала, наблюдая за игрой мышц на груди мужа, пока он высвобождался из рукавов рубашки. Она не станет думать о женщинах, которых он когда-то раздевал. Они остались. Ушли. С ними покончено.

И Генриетту охватила решимость сделать так, чтобы никогда больше не появилось других. Теперь он принадлежит ей, весь целиком, и даже если он женился на ней не по любви, что ж, кто говорит, что она не сумеет обольстить его? Даже если и понятия не имеет, как к этому подступиться. Ну, даже Клеопатра когда-то начинала.

Генриетта застенчиво положила ладонь на грудь Майлза и, поразившись ответной реакции мышц, погладила по плечам. Она откинула голову, распуская волосы. Их прикосновение к голой спине оказалось удивительно чувственным, и Генриетта повела головой вправо и влево.

— Генриетта, — прошептал Майлз, завороженно глядя на нее, и от его взгляда девушка почувствовала себя гибкой, красивой и храброй.

— Здравствуй, — мягко проговорила она, ведя пальцами по волосам на его груди, пока не наткнулась на пояс брюк.

— И тебе — здравствуй, — ответил, задыхаясь, Майлз и схватил ее за руки, не давая им двигаться дальше.

Заведя руки Генриетты вверх, Майлз прильнул к ее губам долгим поцелуем, пытаясь обуздать бурлящую страсть. К несчастью, у его тела было другое мнение. Майлзу хотелось вскочить и запрыгать на кровати с криком: «Моя, моя, моя, моя, моя!», но так как ему хватило ума сообразить, что он может перепугать Генриетту — и проломить древнюю кровать, — он донес свою мысль в более мягкой форме, проведя пальцем по бретельке сорочки Генриетты и спустив ее с плеча. Девушка поежилась, глаза ее расширились, взгляд, устремленный на Майлза, потерял сосредоточенность.

Майлз решил — действенность мягкого подхода сильно преувеличивают.

— На тебе слишком много одежды.

Он обеими руками схватил нежную ткань, потянул, и она с треском разорвалась пополам.

— Майлз! — ахнула Генриетта.

— Я куплю тебе новую, — сипло проговорил он, завладевая ее грудями. — Только не сейчас. Может, на следующей неделе.

Наконец-то Генриетта потеряла способность спорить. Прикосновение языка к соску, лишило ее каких бы то ни было связных мыслей, и фраза, без сомнения, задумывавшаяся как очень остроумный упрек, превратилась в неразборчивый вскрик. Генриетта запустила руки в волосы Майлза, инстинктивно прижимая к себе его голову. Губы Майлза сжались, потянули, и по всему телу Генриетты прошла дрожь.