Майлз пожал плечами, недоумевая, но подчиняясь.

— Тогда в путь.

Поднявшись, он потянулся — Генриетта аж подпрыгнула от нетерпения, — взял лежавшие на соседнем стуле шляпу и перчатки («Идем же, идем», — приговаривала вполголоса Генриетта) и бросил на стол несколько монет.

— Этого должно хватить.

— Но… — начал Болван, невнятно указывая на стоявшие перед ним блюда и кувшины.

— Прости, Фитцхью. — У двери Майлз остановился и помахал другу шляпой. — Мы должны ехать.

Майлз резко исчез из дверного проема — Генриетта дернула его за руку.

— Сомнительно, — пробормотал Болван, качая им вслед головой. Он подцепил на вилку кусок баранины и свирепо на него воззрился. — Чертовски сомнительно!

Вытащив Майлза во двор, Генриетта тревожно оглядывалась, пока он посылал за коляской. В дверях Вон не появился и не выглядывал ни из-за угла (нельзя исключать наличие другого выхода), ни из окна у них над головами. Следом за ними вышел только денди в нелепом галстуке и, зевая под дневным солнцем, ждал, когда подадут его экипаж. В этом человеке проступало что-то смутно знакомое, но у Генриетты не оставалось времени копаться в памяти. Без сомнения, один из многочисленных оболтусов из высшего общества, от которых ей приходилось отбиваться на бесконечных мероприятиях двух с половиной сезонов ее пребывания на рынке невест.

— Ты, похоже, приобрела поклонника, — коротко заметил Майлз, подсаживая ее в коляску. Он помедлил, смерив сердитым взглядом мужчину в дверях, который с крайне беспечным видом продолжал любоваться собственной булавкой для галстука.

Генриетта попросила Майлза поторопиться. И словно поддерживая ее, лошади новой упряжки беспокойно загарцевали, когда конюх передал Майлзу поводья.

Майлз тронул коляску с места.

— Ты хоть объяснишь, что происходит?

Генриетта возбужденно отмахнулась и обернулась поверх складного верха коляски на быстро удалявшийся двор гостиницы.

— Потом!

Поскольку Майлзу понадобилось некоторое время, чтобы приспособиться к новой упряжке, а Генриетта не склонна была пускаться в разговоры, вертясь на сиденье и бросая назад страдальческие взгляды, то он вернулся к этой теме только через несколько минут.

— Я, конечно, рад был избавиться от компании Болвана, — сказал Майлз, ловко маневрируя меж двух куриц, которым вздумалось перейти дорогу, — но откуда такое внезапное желание уехать? Смею ли я надеяться, что все дело в страстном желании остаться со мной наедине? — Майлз нахмурился. — Этот человек к тебе приставал? Если так, то я…

— Нет, ничего такого. — Генриетта затравленно оглянулась. Черный фаэтон, явно частный, хотя и сильно потертый, катил по дороге следом за ними, но был еще далеко, чтобы его пассажир мог что-то слышать. Однако для верности Генриетта наклонилась к Майлзу и для большей секретности понизила голос. — Там происходило кое-что подозрительное.

Майлз поморщился:

— Что-то связанное с добродушным танцующим медведем?

Может, не нужно было настолько понижать голос?

Генриетта начала снова:

— Когда я пошла наверх, то услышала там в гостиной лорда Вона.

Майлз таки подскочил.

— Что?

Поскольку на сей раз Генриетта говорила вполне внятно, она правильно поняла — восклицание Майлза выражало именно удивление.

— С ним разговаривала женщина с иностранным акцентом… хоть и легким, но все равно заметным.

Майлз ударил по краю коляски.

— Фьорила!

— Цветы? — удивилась Генриетта.

— Ядовитые. — Майлз стал натягивать поводья, чтобы развернуться. — Почему ты не сказала мне до отъезда?

— Тише! — воскликнула Генриетта и в тревоге оглянулась. Другой экипаж тоже остановился.

— Не думаю, что они могут нас услышать. — Майлз неохотно тронул поводья, давая лошадям знак продолжать движение вперед. — Вероятно, возвращаться уже поздно, — сказал он больше себе, чем Генриетте. — Вон и его сообщница уже могли скрыться. Проклятие! Если бы я знал…

— Именно поэтому я тебе и не сказала. Мне показалось нецелесообразным. — Генриетте хотелось обосновать свой порыв. — Мы не знаем, кто с ним…

— О, я прекрасно знаю кто, — пробормотал Майлз.

— …и вооружен ли он, — с нажимом продолжала Генриетта. — Если он Черный Тюльпан, разве не разумнее арестовать его в Лондоне, где в твоем распоряжении будут все силы военного министерства? Гостиница вполне могла быть наводнена его людьми! А может, он совсем и не Черный Тюльпан, — с запозданием добавила девушка. — Что-то тут не сходится.

На эту оговорку Майлз ответил лишь невразумительным мычанием, но нехотя согласился с обоснованностью первого замечания.

— Завтра же утром я пойду к Уикхему.

— Почему не сегодня вечером? — спросила Генриетта.

— Потому что сегодня вечером, — Майлз приподнял брови, — моя первая брачная ночь.

Генриетта вдруг заинтересовалась окружающим пейзажем.

Брачная ночь, подумала она, разглядывая Стритэм-Коммон и ничего не видя. Она, как правило, следует за свадьбой. Обычно ночью. Отсюда и название — первая брачная ночь, — соединяющее понятия и свадьбы, и ночи.

Генриетта сильно прикусила губу, предпринимая напряженное усилие обуздать своевольный разум, прежде чем он пустится в длинный и путаный анализ брачных обрядов от англосаксонских времен до настоящего времени и в выяснение этимологии слова «ночь».

Сути дела более отвечает происхождение слова «уклонение», думала она, сердито рассматривая пасущихся на лугу коров.

От стольких мыслей нужно было уклониться, что Генриетта даже не знала, с какой начать. Означает ли упоминание Майлзом брачной ночи, что он собирается осуществить их брак? Или он поднял эту тему в надежде, что Генриетта поднимет вопрос о смехотворности сохранения их брачного статуса? По лицу Майлза ничего нельзя было прочитать. Сказав об осуществлении их брака, особенно расстроенным он не выглядел — ни горечи, ни возмущения, ни злости, никаких других чувств, которые может испытывать жених поневоле, — но и особого энтузиазма тоже не выказал.

Генриетта мысленно застонала.

Майлз слегка притормозил, пропуская крестьянскую телегу. Экипаж позади них тоже приостановился. Генриетта нахмурилась и тревожно спросила:

— Майлз, мне мерещится или этот экипаж уже давно за нами едет?

Ничуть не обеспокоившись, он пожал плечами:

— Все может быть. Ничего удивительного, если и так. А теперь о Воне…

Генриетта обернулась и уставилась назад.

— И тебе совсем не кажется странным, что они притормаживают всякий раз, когда это делаешь ты?

— Что?

Майлз обернулся гак резко, отчего невольно дернул поводья и лошади остановились.

То же самое сделали и лошади фаэтона.

— Какого черта! — воскликнул Майлз, поворачиваясь вперед.

— Вот именно. — Генриетта втянула воздух сквозь стиснутые зубы. — Мне это не нравится.

— Мне тоже. — Майлз сунул Генриетте поводья. — Правь пока. Я хочу сам посмотреть.

Оторопевшая Генриетта схватила четыре пары поводьев, пытаясь разобраться, где чьи, а Майлз полез через спинку сиденья. Почувствовав неопытную руку, лошади опасно рванули. Майлз помедлил, балансируя на сиденье и глядя назад.

— Просто не давай им набирать скорость, Генриетта, — велел он, проворно прыгая на запятки экипажа, обычно оставляемые для грума. Коляска опасно качнулась.

— Действительно, так просто… — с сомнением пробормотала она, пытаясь выровнять ход. К ее беспокойству первый правый норовил отклониться в сторону. Генриетта уже давно ничем не правила, кроме фаэтона Майлза, да и то в парке. Она безуспешно потянула повод, когда коляска наклонилась вправо.

— Майлз! Мы сейчас перевернемся!

Он чертыхнулся.

— Что? — Генриетта напряглась всем телом, но побоялась отвлечься от дороги. — Что такое?

Майлз перепрыгнул назад на сиденье и уверенной рукой перехватил поводья.

— Так не пойдет, — сказал он, погоняя упряжку и без труда вернув норовистого переднего на место.

— Что? — потребовала Генриетта.