Аннулирование брака. Вот, она произнесла это. Они могут добиться аннулирования, и тогда Майлз будет свободен и никто никогда не узнает о случившемся, за исключением заинтересованных сторон. Майлз сможет кататься в парке с темноволосыми красавицами, флиртовать с загадочными маркизами и путаться с оперными певицами, не имея досадной помехи в виде жены.

Генриетта мысленно скорчила гримасу. Она достаточно долго вращается в свете, чтобы знать — скандал утаить невозможно, он таинственным образом передается по воздуху, как бубонная чума. Кроме того, Генриетта не знала точно, как получают аннулирование, но не сомневалась: процесс затянется, потребует множество бумаг, которые неизменно привлекут внимание какого-нибудь человека, который неизбежно расскажет кому-нибудь еще, и не успеет она, Генриетта, оглянуться, как респектабельные женщины начнут подбирать юбки, чтобы ненароком не соприкоснуться с ней на улице.

Всегда остается монастырь — они как раз специализируются на падших женщинах… или нет?

Когда они остановились в Кройдоне сменить лошадей, Генриетта дошла до такого мучительного напряжения, что рада была отвлечься. Во дворе «Борзой» уже было не протолкнуться от разнообразных средств передвижения — от карет с гербами до зеленых, с золотом, почтовых экипажей, и в «Лебеде» толчея обещала быть едва ли меньше.

Оценив опытным взглядом толпу, Майлз покачал головой и направил лошадей по Хай-стрит.

— Попытаем счастья в «Тушеном зайце», — объявил он. — Там вряд ли так много публики.

Генриетта не поняла, сам с собой он говорит или с ней, но решила, что какой-то ответ не помешает.

— Да, было бы славно.

Под полями шляпки Генриетта скривилась от своей неестественной фразы. Как после восемнадцати лет веселых подшучиваний и пикировок с Майлзом она докатилась до такого? Да она с Болваном Фитцхью обменивалась более искрометными репликами… а Болван, вполне оправдывающий свое прозвище, не особенно славился умением вести беседу.

Заметивший гримасу Майлз сделал из нее совершенно другой вывод и с ненужной силой натянул поводья, останавливая лошадей во дворе «Тушеного зайца». Бросив поводья конюху, Майлз спрыгнул на землю и помог Генриетте выйти из коляски.

Он не посторонился, пропуская Генриетту, а так и остался стоять, хмуро глядя на нее. Черный фаэтон резко затормозил у Майлза за спиной, едва не задев его и высадив щеголя во фраке, сшитом по последней моде; денди минутку помедлил, поправляя и без того безупречный галстук. Оживленная почтовая станция, признал Майлз, не лучшее место для личного разговора. Но что-то надо сказать, и побыстрее, потому что непривычное молчание приведет его прямиком в Бедлам. Пигмалион умудрился статую превратить в живую женщину. Он же, угрюмо подумал Майлз, каким-то образом ухитрился живую женщину превратить в статую.

— Генриетта… — серьезно начал он, взяв ее за плечи.

— Вот это да! Доррингтон! — Майлз не успел сказать, что хотел, — на него обрушился знакомый голос. Не дожидаясь, пока кучер до конца остановит экипаж, Болван Фитцхью покинул свое место. — Право слово! Как мне повезло, что я тебя здесь нашел. Хотел ехать до «Борзой», но увидел во дворе твою коляску и подумал; пообедаю с Доррингтоном. Знаешь, терпеть не могу обедать в одиночестве.

Очевидно, силы, с которыми стоило считаться, крайне отрицательно посмотрели на обольщение человеком сестры его лучшего друга и, не теряя времени, осуществили наказание. Майлз попытался поймать взгляд Генриетты в поисках сочувствия, но видная ему небольшая часть лица пряталась в такой густой тени от шляпы, что казалась затянутой вуалью.

— Фитцхью, — простонал Майлз, опуская руки и поворачиваясь к старому школьному другу.

Болван вздрогнул, только теперь узнав Генриетту, что было совсем неудивительно, поскольку крупная фигура Майлза заслонила девушку.

— Леди Генриетта? — Он перевел взгляд с Генриетты на Майлза, и на его добродушном лице отразилась озадаченность. — Не заметил вас! Чертовски приятный день для прогулки, не правда ли?

Майлз предложил Генриетте руку, желая любезному Болвану вечных мук.

— Давайте узнаем, можно ли занять отдельную гостиную, — покорно произнес он.

— Отличная мысль! — пришел в восторг Болван. Он вежливо повернулся к шляпке Генриетты. — Что привело вас сюда, леди Генриетта?

— Мы просто гостили… — начал Майлз.

— …в Суссексе. У Ричарда, — перебила Генриетта тоном, запрещающим дальнейшие объяснения.

Майлз резко посмотрел на Генриетту, но за все свои старания получил укол нахальным пером в глаз. Он скоро возненавидит эту шляпку.

— А что ты здесь делаешь? — грубо спросил он у Болвана, когда их маленькая компания вошла в двери гостиницы.

Позади них непрерывный поток экипажей, делавших остановку на пути из Брайтона в Лондон, продолжал заполнять двор почтовой станции — все искали лошадей и передышки от тягот пути.

Болван улыбнулся и помахал носовым платком с каймой из гвоздик.

— Ездил в Брайтон. С принцем, само собой. В эти два дня в Павильоне[62] было не протолкнуться.

— А когда там было свободно? — спросил Майлз, широко махая рукой хозяину гостиницы в надежде, что чем скорее Болван наестся, тем скорее уедет. За ними уже выстраивались в очередь недовольные путешественники, возглавляемые стройным мужчиной, фаэтон которого чуть не сшиб Майлза во дворе. Судя по ширине лацканов его фрака и высоте воротника рубашки, он, несомненно, являлся одним из прихлебателей принца, только что из Брайтона. Это соображение прибавило силы голосу Майлза, и он проворчал: — Не понимаю, зачем ты подвергаешь себя таким мучениям?

— Ты шутишь, Доррингтон? Не могу сказать, что я очень люблю море, но все развлечения у принца первоклассные. В эти дни у него даже выступала оперная певица! Ей аккомпанировал какой-то итальянец, имя у него какое-то птичье. Чертовски очаровательная… э… — Болван посмотрел на Генриетту и умолк. — Э… певица, — с облегчением закончил он. — Чертовски очаровательная певица.

Даже Болван порадовался появлению хозяина гостиницы.

Вытирая руки о большое белое полотенце, повязанное вокруг талии, сей достойный человек объяснил, рассыпаясь в извинениях, что отдельная гостиная уже занята, господа видят, что гостиница переполнена из-за брайтонских развлечений принца и что, если леди и джентльмены не возражают, еще остались места в кафе…

Никто не возразил: Майлз — потому, что ему было все равно, где они сядут, поскольку в итоге уедут; Болван — потому, что продолжал говорить, а Генриетта — потому что вообще молчала. Майлза так и подмывало постучать по донышку ее проклятой шляпки и спросить, есть ли кто дома, но он решил, что в нынешнем настроении Генриетта навряд ли ответит благожелательно.

Кафе тоже было переполнено путешественниками, уписывавшими пироги со свининой, утиные грудки и большие порции баранины с картофелем, но неутомимый Болван с помощью перестановки обеспечил им маленький столик в углу и обмахнул носовым платком сиденье стула для Генриетты, и все это под непрерывный рассказ о красотах Брайтона — женских и архитектурных, поразительной певице, услаждавшей их слух в пятницу вечером, и о чудесных жилетах принца.

— …с настоящими павлиньими перьями! Присядете, леди Генриетта? — Болван с поклоном подвинул к Генриетте стул, который только что обмахнул платком.

— Жалко павлина, — пробормотал Майлз, обращаясь к девушке, но она даже не улыбнулась.

Генриетта покачала шляпкой, отказываясь от предлагаемого стула.

— Прошу меня простить, но я бы хотела привести себя в порядок с дороги.

По крайней мере, подумал Майлз, она не утратила вместе с голосом и словарного запаса. И пожалел, что Генриетта не использовала его для обращения к нему.

Поддавшись внезапному порыву, Майлз схватил Генриетту за запястье. Болван, по счастью, отвлекся — размахивал рукой, пытаясь привлечь внимание официанта и получить кувшин портера.

— Генриетта… — начал он.