– Вам случайно не знаком шевалье д’Армиц, молодой французский эмигрант?

– Шапочно. И?

– Как бы вы его описали?

– Выше среднего роста. Крепкий. Темноволосый.

– Что вам о нем известно?

– Немногое. Он входит в одну из тех эмигрантских свор, которые толкутся возле Бурбонов. Однажды он убил человека, в смысле, не на дуэли. Некий капитан из стражи обвинил Армица в шулерстве, а через несколько часов был найден с ножом в спине.

– Интересно. Он пытался убить меня. Дважды.

– Жаль, что безуспешно, – вздохнул Джарвис.

Но Девлин лишь ухмыльнулся.

          * * * * * * * *

Положив руку на всхолмленный живот, Геро стояла у окна в детской и смотрела на темные тучи, сгущавшиеся над городом. За последние шесть месяцев она часто приходила сюда, чтобы проследить за слугами, обустраивавшими комнаты, или потворствуя прежде нехарактерной для нее слезливой мечтательности, а в последнее время еще и в поисках утешительного уединения.

Но сегодня она улыбалась.

Два дня она каждые два часа по пятнадцать-двадцать минут простаивала на коленях. Обзывала себя легковерной дурочкой, но все равно делала это. Досада нарастала, и она уже готова была прекратить бесполезные упражнения, когда вдруг почувствовала, словно гигантская рыба кувырнулась в ней, как в тесной бочке. За последние несколько месяцев Геро освоилась с движениями ребенка внутри себя. И поэтому безо всяких подсказок сразу поняла, что странная рекомендация Алекси Соваж сработала – малыш наконец повернулся, – и теперь шансы благополучно разродиться сильно повысились.

Геро знала, что никто не назвал бы ее кроткой женщиной. Она была горделивой, нетерпимой и упрямой. Но не считала зазорным признать свою ошибку. И сейчас, наблюдая, как угасают остатки дневного света, она думала, что обязана принести мадам Соваж свои извинения и искреннюю благодарность.

Решив велеть заложить экипаж, чтобы отправиться на Тауэр-Хилл, Геро почти отвернулась от окна, но ее внимание вдруг привлек незнакомый мужчина. Он стоял через улицу в тени повозки. Крупный, высокий и широкоплечий, одетый как торговец, в низко надвинутой бесформенной шляпе, из-под которой торчали слишком длинные темные курчавые волосы. В сгущавшемся сумраке его черты трудно было различить. Но Геро показалось, что он смотрит на ее дом с чуть ли не осязаемой злобой.

– Клер, – обратилась она к француженке, которая раскладывала вещи по ящикам комода в комнатке, примыкавшей к детской. – Видите вон того мужчину рядом с повозкой? Он вам не знаком?

Клер Бизетт подошла и встала рядом, держа в руках сорочку.

– Нет. Я никогда его прежде не встречала. А что?

Но Геро лишь молча качнула головой, не желая признаться в дурном предчувствии, для которого не было разумных оснований.

Выйдя из детской, она отправила распоряжение на конюшню, чтобы подали ее ландо, а затем переоделась в прогулочное платье из зеленого гроденапля, отделанное черной тесьмой.

На улице разгулялся ледяной ветер, фонарщик с подручным спешно зажигали факелом ближайшие масляные фонари из выстроившихся по направлению к Гросвенор-сквер.  

Лакей подсаживал Геро в экипаж, когда факел полыхнул и она снова увидела того мужчину, высокого и темного, с длинными черными волосами и шрамом на щеке – он стоял на углу Дэвис-стрит.

Незнакомец отступил назад и скрылся из вида. Ветер, пахнущий надвигающимся дождем, взметывал из канавы рваные газетные листы.

К тому времени, когда Себастьян добрался до французской часовни на Литл-Джордж-стрит, с нависшего черного неба заморосил холодный дождь.

Себастьян помедлил в тени от выступающего угла соседней конюшни. Ночь пахла мокрой мостовой, свежим конским навозом и горячим маслом из уличного фонаря, мерцавшего на ветру. Слабый свет струили три высоких окна церковного фасада да фонари одинокого ландо, стоящего перед входом. На козлах дремал кучер в ливрее графа Артуа. Но в остальном узкая улочка лежала темной и пустынной под надвигающимся ненастьем.

Поглубже надвинув шляпу от дождя, Себастьян осторожно попробовал центральные двери часовни. Заперто. Он снова взглянул на спящего кучера, затем обогнул здание и скользнул в узкий проход, ведущий к двери ризницы. Дождь припустил сильнее, к колющим каплям добавилась жалящая ледяная крупка. Он почти достиг короткой лесенки, когда услышал позади крадущиеся шаги – кто-то зашел в проход следом.

Себастьян обернулся.

Молодой человек в расстегнутом пальто и цилиндре со смешком остановился. На вид ему было лет двадцать пять лет, во внешности ничего примечательного, кроме больших темных глаз, окаймленных ресницами пушистыми, как у девушки.

– Шевалье д’Армиц, полагаю?

– Да.

– Вы очень тихо двигались, – сказал Себастьян. – Случайно, не подкрасться ко мне пытались, а?

– Зачем бы мне к вам подкрадываться? – Француз держал левую руку опущенной вдоль бока, пряча в складках пальто. Наверняка рассчитывал, что в густой тени закоулка никто не сможет разглядеть кинжал, который он сжимал. – Просто хотел вас предупредить, что церковь закрыта.

– Я вижу, там горят свечи.

Шевалье шагнул ближе, еще ближе.

– Это частная церемония.

– Да? И что за церемония?

– Похороны.

– Но катафалка-то нет.

– Тело уже погребено в другом месте.

Дождь разбарабанился не на шутку. Шевалье продолжал подходить, пряча клинок и изобразив на лице любезную улыбку, словно для светской беседы.

– В некоторых эмигрантских семьях, знаете ли, принято извлекать из тела сердце усопшего. Урны с сердцами хранятся здесь, в часовне, в ожидании того дня, когда можно будет отвезти их во Францию.

– В данном случае в Валь-де-Грас?

– В данном случае – да. – Теперь мужчин разделяло фута четыре. Улыбка француза стала шире. – Вас трудно убить, месье виконт.

– Но вы раз за разом пытаетесь.

– Думаю, в этот раз шансы на моей стороне.

– Вот как? Потому что у вас в руке кинжал, а у меня нет?

Легкое удивление промелькнуло по лицу д’Армица.

– Я слышал, что у вас зрение и слух, как у кошки. Но никогда не принимал всерьез эти слухи.

– Напрасно.

Шевалье покачал головой.

– Мне казалось, это лишь иллюзорный образ, который вы культивируете.

– А я слышал, что вы предпочитаете пронзать мужчин со спины. В буквальном смысле. И спину вам не подставлю.

– И так справлюсь, – выдохнул д’Армиц.

Все с той же улыбкой он рванулся вперед, клинок сверкнул к сердцу Себастьяна.

Извернувшись, тот одной рукой поймал запястье противника, а другой рубанул по локтю. Атакующая рука шевалье согнулась. Стиснув зубы, Себастьян постарался развернуть кулак с кинжалом, рукоять помогала усилить давление.

Лицо француза вспыхнуло изумлением, когда он понял, как сильно просчитался.

Себастьян еще поднажал и почувствовал слабину. Он дернул вверх обмякшую руку д’Армица и направил клинок прямо ему в сердце.

– Но… – пробормотал шевалье.

Его глаза расширялись, постигая реальность: противника, которого не удалось обхитрить, рок, которого не удалось избегнуть. Изумление сменилось гневной яростью от осознания, что всем шансам пришел конец. Всему пришел конец.

– Со мной не так легко справиться, как вы думали, – заключил Себастьян, высвобождая кинжал.

Дождь заливал опрокинутое лицо француза, размывал кровь, пятнавшую белый жилет. Свет понимания уже исчезал из глаз шевалье. Но ярость еще оставалась – как пламенеющий уголь, обреченный угаснуть в беспощадной тьме.

          * * * * * * * *

Под рукой Себастьяна дверь в темную ризницу открылась беззвучно. В маленьком неприбранном помещении густо пахло сыростью, горелым ладаном и чем-то затхлым, как от старческой одежды. Узкая полоса света падала из приоткрытой двери, ведшей в часовню, где мерцали свечи.