Принцесса застыла, встретившись взглядом с Себастьяном через переполненный зал. А потом многозначительно отвернулась.

Со слабой улыбкой он подошел к леди Жизель, которая неуклюже пыталась заполнить две тарелки – для себя и для своей госпожи.

– О, позвольте вам помочь, – он любезно избавил ее от одной из тарелок.

– Спасибо. –  Уголок губ заговорщицки приподнялся. – Я заметила, каким взглядом вас только что наградили. Удивительно, что вы не упали замертво.

– Меня заверяли, что от принцессы снисхождения мне не дождаться. А от вас?

– Признаться, я понимаю, что вы пытаетесь сделать. Ваши цели представляются мне достойными одобрения и даже восхищения, но средства, к которым вы прибегаете, для меня неприемлемы.

Рука Себастьяна зависла над ближайшими блюдами.

– Крабы и спаржа?

– Да, пожалуйста. 

Он пополнил тарелку, которую держал.

Леди Жизель потянулась за креветками в желе.

– Вы наверняка искали меня с какой-то целью. С какой же?

Себастьян изучал ее по-прежнему доброжелательный профиль.

– Боюсь, вы не одобрите то, что я собираюсь сказать.

Ответом стал мягкий смех.

– Хотите, пообещаю не бросать эту тарелку с едой вам в голову?

– Это не лишнее. Видите ли, я сделал довольно тревожное открытие. Оказывается, отец Дамиона Пельтана не ограничился тем, что выполнил вскрытие трупа мальчика, объявленного дофином; еще он извлек и унес с собой сердце того ребенка. Каковое хранит до сих пор.

Француженка больше не улыбалась. Ее губы приоткрылись, в уголках рта появились две белые черточки, пальцы сжались с такой силой, что оставалось лишь удивляться, как тарелка не треснула.

– Я этого не знала. Вы уверены?

Если она и актерствовала, то крайне убедительно.

Себастьян добавил:

– По слухам, старик держит сердце в хрустальном сосуде в своем кабинете. Почему он это сделал, как думаете?

Леди Жизель взяла булочку.

– С давних пор во Франции существует традиция хоронить внутренние органы членов королевской семьи отдельно от их тел. Как правило, тела находили последнее пристанище в базилике Сен-Дени. Но сердца и другие внутренности отправлялись в различные места. Так сердце прежнего дофина Франции отнесли в монастырь Валь-де-Грас, наряду с сердцами множества других принцев и принцесс крови[31].

Себастьян подумал, что она наверняка наслышана о судьбе, постигшей эти сердца во время революции. Их драгоценные серебряные и золотые реликварии разломали и отправили на монетный двор для переплавки, сами же сердца свалили в тачку и сожгли за исключением нескольких, проданных художникам, которые используют забальзамированные органы для создания красно-коричневого пигмента, известного как «мумие»[32].

Он сказал:

– Так вы наводите меня на мысль… какую? Что доктор Филипп-Жан Пельтан был роялистом? Что он забрал сердце дофина, чтобы сохранить хотя бы его, если тело бросят в общую могилу?

– Я не знаю политических пристрастий доктора Пельтана. Но он сумел удержаться на должности в Отель-Дьё де Пари и в революцию, и при Директории, и после воцарения Наполеона. Каковы бы ни были его убеждения, доктор, очевидно, преуспел в искусстве держать их при себе.

Себастьян покосился на Марию-Терезу, которая сидела неподвижно, взирая на него с явной неприязнью.

– Пельтан отважился на немалый риск, сохраняя сердце ребенка, который умер в Тампле. По-видимому, доктор считал, что тот мальчик действительно был дофином.

– Слухи о том, будто дофин каким-то образом сбежал из Тампля, а мальчик, умерший на его месте, был несчастным глухонемым подменышем, – не более чем слухи. Миф. Сказка, сложенная для утешения тех, кто неспособен принять кошмарную реальность.

– Тем не менее слухи не смолкают.

– Ну еще бы. Никогда не пойму, почему революционеры не позволили Марии-Терезе взглянуть на тело ее брата. Хотя, возможно, они боялись, что она не опознает мальчика, сильно переменившегося за годы пренебрежения и жестокого обращения. А может, побоялись показать ей, до какого состояния замучили несчастного. Но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что последний сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты умер в Тампле в 1795 году. Верить в обратное столь же глупо, как полагаться на россказни о Темной графине.

Себастьян озадаченно наклонил голову.

– Что за «Темная графиня»?

В сухом смешке леди Жизель веселья не прозвучало.

– Спросите у Амброза Лашапеля. Не сомневаюсь, он с удовольствием поведает вам эту историю. – Она забрала у Себастьяна наполненную тарелку. – А теперь, милорд, прошу меня извинить. Благодарю за помощь.

Компаньонка поспешила к принцессе и принялась хлопотать вокруг нее с неисчерпаемым добродушием. Себастьян уловил несколько взглядов в свою сторону. Не приходилось сомневаться, что в пересказе леди Жизель их разговор подвергся существенной редакции.

Поиски Амброза Лашапеля успехом не увенчались. Французы из свиты графа Прованского на суаре не явились, заодно со своим господином. Себастьян уже приказал подать шляпу и плащ, когда юркий пострел в полосатом жилете тигра-грума пробился через толпу, ловко уклоняясь от всех попыток схватить его за воротник.

– Эй, хозяин! –  крикнул Том, тяжело дыша. – Пошли быстрей!

Желудок скрутило, Себастьян сжал тщедушные плечи мальчика.

– Что?! Леди Девлин?

– Кто? Ой, божечки, нет. Там сэр Генри Лавджой. Велел передать, что французского полковника нашли мертвым, аккурат на лесенке, на Олд-Сван. Ни в жисть не догадаетесь, что убивец с ним сделал! 

Распластанное на спине тело полковника Андре Фуше лежало на полпути вверх или вниз – смотря как посмотреть – на древних, покрытых склизским илом, гранитных ступенях, образующих лестницу Олд-Сван. Расположенная в конце Сван-лейн чуть повыше Лондонского моста, лестница спускалась из переулка прямо к Темзе.

Днем сюда причаливали лодки и баржи, курсировавшие по реке. Но в этот ночной час водная гладь была пустынна. Плотный, сырой туман окутывал тело; воздух был насыщен запахом реки, мокрых камней и смерти.

Руки уложены по обе стороны от головы: локти слегка согнуты, раскрытые ладони повернуты к блеклому небу. Себастьян лишь разок глянул на лицо мужчины и тут же отвернулся.

– Боже милостивый. Что это с ним сделали? 

Сэр Генри Лавджой стоял на нижней ступени, глубоко засунув руки в карманы пальто. Шарф, намотанный на шею, спадал на плечи, сильно ссутуленные вперед – непонятно, от холода или от ужаса.

Магистрат откашлялся.

– Как видите, ему выкололи глаза.

– А сердце?

– Хм, сердце пока при нем.

Себастьян посмотрел вниз по реке, в сторону моста. Но туман был настолько густым, что видно было футов на пять[33] от силы.

– Как же его нашли?

– Об него споткнулся лодочник.

– Кто-нибудь уже побеседовал с Армоном Вондреем?

– Не совсем. Тело опознал секретарь, Камилл Бондюран. По мнению констебля, ходившего в «Герб Гиффорда», месье Вондрей воспринял эту новость чрезвычайно остро. Так что принял изрядную долю лауданума и отправился в постель. – От отвращения к столь неумеренному проявлению галльской чувствительности Лавджой скривил губы и сморщил нос, однако из справедливости добавил: –  Конечно, следует учесть, что у него больное сердце.

– Во всяком случае, он поступил вполне разумно.

– Из пяти участников его делегации двух зверски убили – от такого у кого угодно сердце прихватит.

– Верно.

Себастьян присел на корточки рядом с убитым и заставил себя еще раз взглянуть на него. Из-под тела расплывалось темное пятно крови.

– Как его убили?

– Ударом ножа в спину, судя по внешним признакам. Узнаем точно, когда Гибсон им займется.