Округ Святой Екатерины, Восточный Лондон,

четверг, 21 января 1813 года

Пол Гибсон, прихрамывая, ковылял по узкой темной улочке. Лицо саднило от холода, пальцы окоченели. Не раз он брел этой дорогой, погруженный в ярко расцвеченные грезы опийной эйфории. Но не сегодня. Сегодня он сжимал зубы и старался сосредоточить внимание на постукивании своей деревянной ноги по обледеневшим булыжникам, на пронзительном детском плаче, принесенном ночным ветром, — на чем угодно, лишь бы отвлечься от безудержного, безумного желания, которое бросало в пот его сухощавое тело и терзало видениями возможного.

Впервые заметив женщину, он счел ее обманом зрения, решил, что ему привиделся смятый ворох из серой шерсти и бархата, лежавший в начале зловонного прохода. Но, приблизившись, разглядел бледное лицо и темный, влажный блеск крови и понял, что она на самом деле реальна.

Гибсон резко остановился. Горло царапал промозглый, солоноватый дух близкой Темзы. «Кошачий Лаз» – так звалась эта узкая улочка, убежище воров, проституток и доведенных до отчаяния обездоленных как из самой Англии, так и из-за ее пределов. На тонком ломтике холодного черного неба, видневшемся между нависающими над головой крышами, осколками разбитого стекла блестели звезды. Сердце Пола бешено колотилось. Он колебался, возможно, неоправданно долго. И все же он был хирургом, посвятившим жизнь спасению людей.

Поэтому заставил себя подойти.

Женщина лежала на боку полусогнувшись, одна рука была вытянута ладонью вверх, глаза закрыты. Гибсон неуклюже присел на корточки рядом с ней, нащупывая кончиками пальцев пульс на стройной шее. Изящно очерченное лицо обрамляла буйная россыпь длинных огненно-рыжих волос, густые ресницы темнели на бледной коже гладких щек, губы посинели от холода. Или от смерти.

Но когда он коснулся незнакомки, ее темные ресницы взметнулись вверх, а из груди вырвался всхлип и прерывистый шепот:

– Sainte Marie, Mère de Dieu, priez pour nous pauvres pécheurs…[1]

– Все хорошо, я здесь, чтобы помочь вам, – мягко уверил Пол, гадая, понимает ли она вообще его слова. – Куда вы ранены?

Теперь он видел, что у пострадавшей полголовы залито кровью. Широко распахнутые, испуганные глаза остановились на нем, затем обратились к разверзнутому черному зеву прохода между домами.

– Дамион… – Вскинув руку, она вцепилась Полу в рукав: – С ним все в порядке?

Гибсон проследил за ее взглядом. Тело мужчины – темная, неподвижная куча – было едва различимо в глубоком сумраке. Он покачал головой:

– Не знаю.

Пальцы незнакомки на его предплечье судорожно дернулись.

– Идите к нему. Прошу вас.

Кивнув, Гибсон поднялся, слегка пошатнувшись, когда вес пришелся на протез и фантомная боль в давно потерянной ноге пронзила тело.

В проходе стоял смрад гнили и нечистот, который перебивал знакомый металлический запах пролитой крови. Мужчина лежал, распростершись на спине, возле груды разбитых бочонков и ящиков. Пол с трудом разглядел некогда белоснежные складки галстука, шелковистый блеск того, что было нарядным жилетом, а теперь превратилось в пропитанное кровью, искромсанное месиво.

– Скажите мне, – простонала рыжеволосая. – Скажите, что он жив.

Но Гибсон молчал, оцепенело уставившись на труп перед собой: широко раскрытые, невидящие глаза, мертвенно-бледное привлекательное молодое лицо, коченеющие на холоде раскинутые руки. Кто-то с бесчеловечной жестокостью, свидетельствующей о почти безумной ярости, раскроил убитому грудь. А там, где должно быть сердце, зияла окровавленная пустота.

Пятница, 22 января 1813 года

Сон начался, как это часто бывало, с золотого солнечного света и детского смеха, летевшего по пахнущему апельсиновым цветом бризу.

Себастьян Сен-Сир, виконт Девлин, беспокойно заметался в постели, поскольку слишком хорошо знал, что последует дальше. Топот несущихся галопом лошадей. Выкрики команд. Зловещий свист сабель, доставаемых из хорошо смазанных ножен. Он низко застонал. 

Смех сменился криками ужаса. Видение наполнилось ударами копыт и обнаженной стали, темной от крови невинных.

– Девлин…

Глубоко, прерывисто вздохнув, он открыл глаза и ощутил, как нежные пальцы коснулись его губ. В темноте над ним склонилось лицо жены, выглядевшее бледным  в отблесках огня, который еще теплился  в камине.

– Это сон, – мягко шепнула Геро, хотя Себастьян заметил, как обеспокоенно сошлись ее темные брови. – Всего лишь сон.

Погруженный в прошлое, он какое-то время мог только молча смотреть на жену. А затем обнял и привлек ближе, чтобы она не видела его лица. Да, это был сон. Но еще и воспоминания, которыми он никогда и ни с кем не делился.

– Я разбудил тебя? – хриплым, скрежещущим  голосом спросил Себастьян. – Извини.

Геро покачала головой и передвинулась, тщетно пытаясь найти удобную позу – она была на девятом месяце беременности. 

– Твой сын не перестает меня пинать.

Улыбнувшись, он положил руку на упругую выпуклость ее живота и ощутил под ладонью удар твердой пяточки.

– У нашей дочери ужасные манеры.

– По-моему, ему начинает казаться, что там тесновато.

– Есть выход.

Жена рассмеялась, и от этого низкого, хрипловатого звука у Себастьяна вдруг сжалось сердце. Как бы ему ни хотелось взять своего малыша на руки, мысли о приближающихся родах неизбежно вызывали в нем чувство тревоги, граничащее со страхом. Он как-то читал, что при разрешении от бремени умирает каждая десятая женщина. Родная мать Геро теряла малюток одного за другим, пока сама чуть не погибла.

Но Себастьян не услышал отголоска собственных опасений в спокойном голосе Геро, когда она сказала:

– Уже недолго.

Она прижалась к нему, и он почувствовал, как младенец толкнулся еще раз и на том угомонился. Скользнув губами по виску жены, Себастьян пробормотал:

–  Постарайся уснуть.

– Сам усни, – отозвалась она, все еще улыбаясь.

Он наблюдал, как смежились ее веки и замедлилось дыхание. Но гудевшая в нем напряженность не исчезала. Может, это из-за скорого рождения ребенка его мысли невольно возвращаются обратно в то время, которое так отчаянно хотелось забыть? Холодный ветер колыхал тяжелые бархатные шторы на окнах и хлопал незапертой ставней где-то во тьме. Бывали ночи, когда высокие, бесплодные горы и старинные, выстроенные из камня деревни Испании и Португалии казались бесконечно далекими, словно целая жизнь отделяла их от дремавшего вокруг виконта лондонского дома. Однако Себастьян осознавал, что это совсем не так.

Он по-прежнему не спал, когда на Брук-стрит принесли записку от Пола Гибсона со срочной просьбой о помощи.

          * * * * * * * *

Женщина лежала на узкой кровати в передней комнате операционной Пола Гибсона на Тауэр-Хилл. Небольшой, скромный покой освещался единственной свечой и ревущим пламенем камина.

Кипа одеял укрывала тело раненой, но ее все равно бил озноб. Из-за одеял и толстой, охватывающей голову повязки Себастьян почти не видел ее лица. Но то, что удалось разглядеть, было зловеще бледным и бескровным.

– Она выживет? – негромко спросил он, останавливаясь в дверях.

Гибсон стоял у кровати и тоже смотрел на лежавшую без сознания женщину.

– Сейчас трудно сказать. Возможно, у нее мозговое кровотечение. Если это так… – голос хирурга сошел на нет.