Крепко сжав челюсти, он кивнул, глаза по-прежнему были устремлены на сад под моросящим дождем.

– Наверное, в душе я знал, что уже слишком поздно, но… Я все же надеялся, что каким-то чудом успею предупредить их. Остановить… 

Геро хотела что-нибудь сказать – что угодно, – но в кои-то веки не нашла слов.

Через мгновение он продолжил.

– Конечно, я опоздал. Майор Руссо и его люди уже разгромили монастырь. – Девлин ухватился за перила каменной балюстрады перед собой, ветер хлопал пелеринами его пальто. Геро обнаружила, что не может смотреть ему в лицо. – В Санта-Ирии при монастыре был еще приют для сирот. Французы убили все, что двигалось, а затем подожгли постройки. Они не оставили в живых никого. Ни козы, ни собаки, не младенца в люльке. Никого.

Издалека донеслось щелканье бича, а следом грохот копыт невидимой упряжки.

– А дочь Антонио Альвареса Кабрала? –  спросил Геро. –  Что стало с настоятельницей?

–  Руссо пытался заставить ее заговорить, но…  Бедная женщина ничего не знала. –  Девлин сглотнул. – Ты представить не можешь, что они с ней сделали.

Геро отметила про себя, что не просто не может, а не хочет этого представлять. Благо, редактор «Таймс» весьма расплывчато обрисовал детали.

– Твои кошмары… Это тебе и снится? Растерзанные жертвы?

– Не всегда. Но часто. Порой я вижу их не такими, какими нашел, а какими они, наверное, были… до.

Она твердо сказала:

– Это не твоя вина.

– Да нет же, моя. Ведь именно я принес те ложные депеши в руки французов. Мое незнание ни в коей мере не оправдывает моего легковерия и не умаляет его последствий. Я же знал, что за человеком был Олифант.

– Но как ты мог знать, что он замышляет? Этот мерзавец умышленно спровоцировал французов напасть на монастырь, надеясь, что их жестокость приведет Альвареса Кабрала в объятия англичан. – Геро замялась. – Так и получилось?

Девлин покачал головой.

– Нет. Когда старик увидел, что сделали французы – с его дочерью, с сиротами, с другими монахинями, – он упал и умер.

В душе Геро вскипела ярость.

– А Олифант? Что сталось с ним?

– Прямо с залитых кровью руин монастыря я помчался в наш лагерь. Я собирался его убить. Понимал, что за это повесят, но мне было все равно. – Девлин досадливо фыркнул. – А его уже отозвали в штаб. После смерти старшего брата он вдруг сделался лордом Олифантом. Последней новостью было его назначение губернатором на Ямайку. Мне так и не довелось снова его увидеть.

– И потом ты ушел из армии?

– Да. Хотя не только из-за Олифанта и Санта-Ирии. Тот случай явился лишь кульминацией всего, что творилось и раньше. Нам нравится думать, что мы более культурные, более благородные, более справедливые, чем наши враги, но мы совсем не такие. Это подтвердят мертвые женщины и дети из Копенгагена, из Бадахоса, из Дублина, из тысяч уничтоженных деревень и ферм. Стоит это осознать, и сразу задаешь себе вопрос: зачем я сражаюсь? Зачем убиваю?

Положив руку мужу на плечо, Геро почувствовала, что он дрожит. Каково это – постоянно вспоминать кошмарные картины, запахи, звуки,  постоянно задыхаться под тяжестью раскаяния?

– Это не твоя вина, – повторила она. – Кровь этих женщин и детей на руках Олифанта. Да-да, вся кровь на руках полковника Олифанта и майора Руссо, а еще на руках английских и французских чинуш, которые доверили командование двум таким мерзавцам.

Но он только сжал губы в жесткой, невеселой усмешке и слегка покачал головой.

– Что случилось с Руссо? – спросила Геро.

– Он мертв.

Она поняла, хотя это не прозвучало, что Девлин, прежде чем покинуть полуостров, разыскал французского майора и убил его.

– Вот и хорошо.

Она провела пальцами по щеке мужа, и он развернулся к ней, обнял, притянул к себе, прижался лбом к ее лбу. Она чувствовала, как он неровно дышит, стискивая ее все сильней. А затем он произнес слова, которые она долго-долго не надеялась услышать:

– Боже, как же я люблю тебя, Геро. Очень люблю. Превыше всякой меры. 

Пол Гибсон провел день, объясняя функции и строение человеческой почки полному анатомическому театру при больнице Святого Томаса. Обычно он добродушно постукивал вываренной малоберцовой костью по пальцам задремавших студиозусов и терпеливо отвечал на вопросы, возникавшие у невнимательных и бестолковых. Но не сегодня. Сегодня каждый засоня, каждый нелепый вопрос наполняли его нечестивой яростью. Далеко не сразу, но Гибсон наконец определил истоки несвойственной ему раздражительности.

Он стремился вернуться на Тауэр-Хилл. К Алекси.

«Ну ты ж и чертов шестикратный дурак, – сказал он про себя с отвращением. – О чем ты только думаешь? Что такая прекрасная молодая женщина, как она, может тобой заинтересоваться? Что она может разглядеть в тебе мужчину, полноценного мужчину со всеми мужскими потребностями, страстями и мечтами?»

Усмехнувшись над собой, он решительно перенес все внимание на дела насущные и приказал себе больше не думать об Алекси.

А затем позволил своим слушателям разойтись на полчаса раньше.

Спеша обратно в Cити[34], Гибсон пошел по Лондонскому мосту, костыль, который он использовал при ходьбе на большие расстояния, издавал ритмичное «тук-тук». Туман был настолько густым, что, пожалуй, задушил бы человека, вдохнувшего слишком глубоко. Бисеринки мороси, раздражая, колко оседали на глаза. Выступившие слезы вкупе с туманом почти лишили Гибсона зрения.

И все же он поспешно шагал дальше.

Миновав Монумент[35], он снова почувствовал, что за ним следят.

Неуклюже разворачиваясь, споткнулся и чуть не потерял равновесия.

– Кто здесь? – крикнул он, и вопрос глухим эхом вернулся к нему из непроглядной мутной мглы. – Почему вы меня преследуете?

Долгую кошмарную минуту слышались лишь шорох капель да плеск весел лодочника на реке. Но сейчас Гибсон знал, что это не плод его воображения. Кто-то на самом деле за ним следил. Кто-то весь день ходил за ним по пятам. Да, он сдурил. Но не потому, что вдруг уверовал во вздорную фантазию, а потому что раньше не доверял своим чувствам и, сомневаясь в себе, глушил все страхи и подозрения.

Сдурил, потому что не кликнул извозчика, когда вышел из больницы.

– Что вам от меня нужно? – снова выкрикнул он, крепко сжимая крестовину костыля.

Из тумана материализовалась человеческая фигура. Массивные плечи. Широкая бочкообразная грудь. Длинные, мускулистые руки. Сначала детали не просматривались. Затем Гибсон увидел слишком длинные курчавые черные волосы и понял, что смотрит на Самсона Баллока.

– Что вам от меня нужно? – повторил вопрос Гибсон.

Баллок остановился почти вплотную, издевательская ухмылка расколола щетинистое лицо.

– А откуда ты взял, что мне с тебя чего-то нужно?

– Я знаю, кто вы такой. Баллок.

Ухмылка расширилась.

– Наболтала тебе про меня, да? А рассказала, как сама прикончила моего братишку?

– Рассказала, что он так сильно избил свою жену, что та умерла.

Ухмылка исчезла.

– Никогда он такого не делал. Чертова сука свалилась с лестницы.

– Подразумеваете, он столкнул ее с лестницы?

Как только эти слова прозвучали, Гибсон удивился безрассудной, чуть не безумной храбрости, сподвигшей его произнести их. Когда-то он был задиристым парнем, вполне способным постоять за себя в драке и не гнушавшимся бить ниже пояса, если обстоятельства вынуждали. Но те дни остались далеко позади. А Самсон Баллок выглядел как человек, который может голыми руками свернуть шею быку.

Под взглядом Гибсона громила вздернул верхнюю губу, сморщил нос, оскалил зубы, словно рыча. Затем непонятная веселость залила щетинистое лицо, и Баллок засмеялся.

– Она снова торчит у тебя, так что ли? Да разве ты ей защитник. – Черные глаза мебельщика презрительно смерили соперника. – Одноногий ирландский докторишка. Что встреваешь-то, а?