«Лес расступится — и дрогнет…» Лес расступится — и дрогнет, Поезд — тенью на откосах, Длинно вытянутый грохот На сверкающих колесах. Раскатившаяся тяжесть, Мерный стук на стыках стали, Но, от грохота качаясь, Птицы песен не прервали. Прокатилось, утихая, И над пропастью оврага Только вкрадчивость глухая Человеческого шага. Корни выползли ужами, Каждый вытянут и жилист, И звериными ушами Листья все насторожились. В заколдованную небыль Птица канула немая, И ногой примятый стебель Страх тихонько поднимает. 1966 «Зеленый трепет всполошенных ивок…» Зеленый трепет всполошенных ивок, И в небе — разветвление огня, И молодого голоса отрывок, Потерянно окликнувший меня. И я среди пылинок неприбитых Почувствовал и жгуче увидал И твой смятенно вытесненный выдох, И губ кричащих жалобный овал. Да, этот крик — отчаянье и ласка, И страшно мне, что ты зовешь любя, А в памяти твой облик — словно маска, Как бы с умершей снятая с тебя. 1966 «Небеса опускались мрачней…» Небеса опускались мрачней, Я искал три сигнальных огня. Ты скажи, сколько дней и ночей Ожиданью учила меня? И свершилось: мы знаем свой час, Знаем, что нам отныне дано, И не скрыть от взыскующих глаз, Что доступнее счастья оно. И когда три сигнальных огня Вспыхнут в небе — былому в ответ, Все из дали зовешь ты меня — Та, которой в тебе уже нет. 1966 «Уже огромный подан самолет…» Уже огромный подан самолет, Уже округло вырезанной дверцей Воздушный поглощается народ И неизбежная, как рифма «сердце», — Встает тревога и глядит, глядит Стеклом иллюминатора глухого В мои глаза — и тот, кто там закрыт, Уже как будто не вернется снова. Но выдали — еще минута есть — Оттуда, как из мира из иного, Рука — последний непонятный жест, А губы — обеззвученное слово. Тебя на хищно выгнутом крыле Сейчас поднимет этой легкой силой,— Так что ж понять я должен на земле, Глядящий одиноко и бескрыло? Что нам — лететь? Что душам суждена Пространства неизмеренная бездна, Что превращает в точку нас она, Которая мелькнула и исчезла? Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас, Я жду тебя, — в надмирном постоянстве Лечу, — и что соединяет нас, Уже не затеряется в пространстве. 1966 «И все как будто кончено…» И все как будто кончено — прощай. А ты — клубись, непролитая туча, Но мой ни в чем не виноватый край Осенней думою не угнетай, Непамятливых памятью не мучай, А помнящим хоть час забвенья дай. И только сердцу вечно быть виновным Во всем, что так мучительно давно в нем И все же чисто, словно в первый час: Вошла — и руки белые сложила, И тонко веки темные смежила, И безысходно в сердце улеглась. Теперь иди, куда захочешь в мире… А для меня он ни тесней, ни шире, — Земля кругом и мерзлая жива, И вижу я под неподвижной тучей, Как зеленеет смело и колюче Нежданная предзимняя трава. 1966 «Тянулись к тучам…» Тянулись к тучам, ждали с высоты Пустым полям обещанного снега, В котором есть подобье доброты И тихой радости. Но вдруг с разбега Ударило по веткам молодым, Как по рукам, протянутым в бессилье, Как будто неположенного им Они у неба темного просили. И утром я к деревьям поспешил: Стволов дугообразные изгибы, Расщепы несогнувшихся вершин, Просвеченные ледяные глыбы, Висячей тяжестью гнетущие мой лес, Увидел я… И все предстало здесь Побоищем огромным и печальным, И полоса поникнувших берез, С которой сам я в этом мире рос, Мне шествием казалась погребальным. Когда ж весною белоствольный строй Листвою брызнул весело и щедро, Дыханье запыхавшегося ветра Прошло двойным звучаньем надо мной. Живое лепетало о живом, Надломленное стоном отвечало, Лишь сердце о своем пережитом Искало слов и трепетно молчало. 1966 «Я тебя молю не о покое…» Я тебя молю не о покое. Ты иным зовешь меня сюда: Надо мной бессмертье голубое — Купола твои, Шах-и-Заинда. Я пришел не скорбным и не нищим, Но в священной каменной пыли Мы смятенным духом вечно ищем, Словно здесь родное погребли. О искусство, возврати потери, Обожги узором древних стен, Чтобы мог я в мире соизмерить, Что ушло и что дано взамен. 1966 |
