«Прощаюсь с недругом и другом…» Прощаюсь с недругом и другом, Взвивает занавес края, И сцена — Палуба моя — Вплывает белым полукругом. Уже тревогой Распят фрак Перед оркестром, ждущим знака, И тишина — как чуткий враг, И там, Угаданный средь мрака, Огромный город впереди, Нагроможденный ярусами. Так что ж, Пронзай, казни, гляди Неисчислимыми глазами! Я здесь. Я словно в первый раз Свое почувствовала тело. Я притяженье Этих глаз Превозмогла, преодолела. И вот лечу, и вот несу Все, с чем вовеки не расстанусь, И тела собственного танец Я вижу Где-то там, внизу. О как оно послушно мне, И как ему покорны души! Я с ними здесь Наедине, Пока единства не нарушит Аплодисментов потный плеск, Ответные поклоны тела, А я под этот шум и блеск, Как легкий пепел, отлетела. 1968 «Всю ночь шумело…» Всю ночь шумело Надо мной Тысячелисто и шершаво. Земля, Храня вчерашний зной, Еще в беспамятстве дышала. И каждый звук — Вблизи, вдали — И умирая, был неведом: Он не был голосом Земли — Он был ее тяжелым бредом. Но и в бреду Все тот же строй, Что в час — И первый и последний — С неотвратимостью крутой Выравнивает наши бредни. 1968 «Поднялась из тягостного дыма…» Поднялась из тягостного дыма, Выкруглилась в небе — И глядит. Как пространство Стало ощутимо! Как сквозное что-то холодит! И уже ни стены, Ни затворы, Ни тепло зазывного огня Не спасут… И я ищу опоры В бездне, Окружающей меня. Одарив Пронзительным простором, Ночь встает, Глазаста и нага, И не спит живое — То, в котором Звери чуют брата и врага. 1968 «Зачем так долго ты во мне?..» Зачем так долго ты во мне? Зачем на горьком повороте Я с тем, что будет, наравне, Но с тем, что было, не в расчете? Огонь высокий канул в темь, В полете превратившись в камень, И в этот миг мне страшен тем, Что он безлик и безымянен, Что многозвучный трепет звезд Земли бестрепетной не будит, И ночь — как разведенный мост Меж днем былым и тем, что будет. 1968 «Одним окном светился мир ночной…» Одним окном светился мир ночной. Там мальчик с ясным отсветом на лбу, Водя по книге медленно рукой, Читал про чью-то горькую судьбу. А мать его глядела на меня Сквозь пустоту дотла сгоревших лет, Глядела, не тревожа, не храня Той памяти, в которой счастья нет. И были мне глаза ее страшны Спокойствием, направленным в упор И так печально уходящим вдаль, И я у черной каменной стены Стоял и чувствовал себя как вор, Укравший эту тайную печаль. Да, ты была моей и не моей… Читай, мой мальчик! Ухожу я вдаль И знаю: материнская печаль, Украденная, вдвое тяжелей. 1968 «Померк закат…» Померк закат, угасла нежность, И в холодеющем покое, Чужим участием утешась, Ты отошла — нас стало двое. Ах, как ты верила участью! Тебе вины любая малость Неразделимой на две части И не всегда твоей казалась. Я оглянулся и увидел, Как бы внесенные с мороза, Твоей неправедной обиды Такие праведные слезы. И вызрел приступ жажды грубой — На все обрушить радость злую, Таили дрожь презренья губы, Как смертный трепет поцелуя. Но отрезвляющая воля Взметнула душу круче, выше, — Там нет сочувствия для боли, Там только правда тяжко дышит. Уже — заря. В заботе ранней Внизу уверенно стучатся. Я не открою. Спи, страданье. Не разбуди его, участье. 1963 «И луна влепилась в лоб кабины…» И луна влепилась в лоб кабины, И легла за плугом борозда. Взрезывай тяжелые глубины, Думай, что там было и когда? Не враждует прах с безгласным прахом, Где прошли и воды и лучи, И не глянет в небо черным страхом Борозда, рожденная в ночи. Но вдали от суетного стана Вдруг возникнет, как из-под земли, Скорбная торжественность тумана В память тех, что раньше здесь прошли. Пусть они живому не ответят, Пусть туман, как привиденье, — прочь, Ты вернешься к людям на рассвете, Но не тем, каким ушел ты в ночь. 1968 |
