АЛЕКСЕЙ ПРАСОЛОВ
СТИХОТВОРЕНИЯ
Об Алексее Прасолове (1930—1972). Вадим Кожинов
Сегодня имя поэта Алексея Прасолова известно не очень широким кругам читателей. Но если когда-нибудь возникнет мысль об издании книги, включающей в себя наиболее значительные образцы лирической поэзии нашего времени, в эту книгу — как бы мало в ней ни оказалось имен — должны будут войти лучшие стихотворения Алексея Прасолова.
* * *
Алексей Тимофеевич Прасолов родился 13 октября 1930 года в селе Ивановка под Россошью, в крестьянской семье. Когда он был еще ребенком, отец оставил семью.
В отроческие годы поэта по его родным местам и по его собственной жизни всей своей страшной тяжестью прокатилась война.
После войны Алексей Прасолов окончил Россошанское педагогическое училище, преподавал в школе, а затем перешел на газетную работу. Писать стихи он начал рано. Первым оценил его поэтическую одаренность — еще в 1949 году — тогдашний редактор россошанской районной газеты «Заря коммунизма» Б. И. Стукалин. По его инициативе юношеские стихи Прасолова публиковались сначала в россошанской, а затем в воронежской газете «Молодой коммунар».
Более или менее «профессиональным» писателем Алексей Прасолов смог сделаться лишь через два десятилетия, в последние годы жизни. В 1950—1960-х годах он занимал разные должности (начиная с корректора) во многих городских и сельских газетах Воронежской области, а также печатал в них многочисленные очерки, рассказы, фельетоны.
С 1961-го по 1964-й год он проработал на рудниках и стройках.
В 1964 году стихи поэта были опубликованы Твардовским в «Новом мире». Через два года в Воронеже выходит его книга «День и ночь», а в Москве, в «Молодой гвардии», — небольшой сборник «Лирика». Затем в Воронеже были изданы еще две книги — «Земля и зенит» (1968) и «Во имя твое» (1971).
2 февраля 1972 года Алексей Прасолов ушел из жизни..
* * *
Четырнадцать лет назад меня не только заинтересовало, но и несколько даже удивило появление в «Новом мире» большой подборки стихотворений неведомого воронежского поэта (до этого стихи Прасолова публиковались только в местной печати и едва ли были известны кому-либо, кроме его земляков). Было ясно, что стихи написаны по-настоящему значительным, глубоко мыслящим и сильно чувствующим человеком. И все же не могу не признаться, что не понял тогда главного: в литературу пришел подлинный поэт. Я видел в его стихах сильные, яркие, полные смысла строки, но не разглядел того целостного поэтического мира, который уже созрел в душе их создателя. Стихи, взятые в целом, воспринимались как нечто прозаичное, несколько даже рассудочное и лишенное того высокого артистизма, без которого не бывает истинной поэзии.
Раскрыв давний, с уже выцветшей обложкой номер «Нового мира», можно убедиться, что с формальной точки зрения этот вывод, вероятно, понятен. В круг зрелых произведений Алексея Прасолова может войти из тех десяти всего только одно стихотворение, да и то с некоторыми оговорками.
Но вместе с тем теперь ясно, что поэта вполне можно было бы увидеть и в тех стихах, и горестно думать о своей тогдашней незрячести. Я не разыскивал новых стихотворений Алексея Прасолова (а ведь вскоре вышли сразу две его книги), не думал о нем, хотя подчас и слышал его имя и не забывал о той журнальной подборке.
Лишь в 1976 году я снова встретился с его стихами — чтобы уже не расставаться с ними. Зная поэтический путь Алексея Прасолова в целом, я понимаю, что стихи, появившиеся в «Новом мире», были созданы на самом пороге творческой зрелости поэта.
* * *
И вот встает вопрос. Обширный цикл стихотворений в «Новом мире», четыре книги, притом одна московская, подборка стихов в «Литературной газете» (1968) и т. д. Неужели всего этого было недостаточно для настоящего «открытия» поэта еще при его жизни? К тому же книги Алексея Прасолова вызвали ряд весьма положительных откликов в печати — в том числе и центральной (см., например, «Комсомольскую правду» от 7 сентября 1967 г.).
И все же поэт не обрел того подлинного признания, которое, казалось бы, с необходимостью и уже давно должны были вызвать его лучшие стихотворения.
В последнее время были опубликованы разного рода материалы, свидетельствующие, что признание, о котором я говорю, настает[1].
Столкнувшись со всеми этими фактами, не без горечи думаешь о власти случая, о какой-то обескураживающей собственной глухоте: рядом с нами глубоко и напряженно творит наш ровесник, а мы в течение долгих лет не слышим его.
Впрочем, правомерно и совсем другое суждение: у Алексея Прасолова, как и у каждого подлинного поэта, есть своя особенная судьба, и стихам его приходит черед именно тогда, когда это должно было совершиться; поэт вовсе не страдал от «непризнания» и, более того, ушел из жизни, уже осуществив то, к чему он был призван…
Сам Алексей Прасолов писал в стихах, начинающихся строками «Опять мучительно возник Передо мною мой двойник», — стихах, где речь шла о самом себе, по, так сказать, в роли творца:
И вот он медленно встает —
И тот как будто и не тот:
Во взгляде — чувство дали,
Когда сегодня одного,
Как обреченного, его
На исповедь позвали.
И, сделав шаг в своем углу
К исповедальному столу,
Прикрыл он дверь покрепче,
И сам он думает едва ль,
Что вдруг услышат близь и даль
То, что сейчас он шепчет.
Да, поэт Прасолов мог и не думать о том, услышат ли его «близь и даль». Но человек Алексей Тимофеевич Прасолов, мне кажется, все же никак не мог не думать об этом…
Известный литературовед и критик воронежец А. М. Абрамов в 1966–1967 годах записал несколько своих бесед с Алексеем Прасоловым.
Поэт, в частности, рассказывал ему (3 января 1966 года), как незадолго до того в одном московском издательстве ему заявили, что в поэзии «надо стремиться идти по столбовой дороге, а не по обочине», что у него «несовременный стих» и т. п.
Тогда, в середине 1960-х годов, в литературных кругах еще преобладало убеждение, что именно «по обочине» и в отрыве от «современного стиха» идут и такие поэты, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Николай Тряпкин…
Но с лирикой Прасолова дело обстояло в известном смысле еще сложнее. В том же издательстве от него потребовали: «Рассказывайте о фактах, не философствуйте».
Между тем еще за два с лишним года до этого разговора в издательстве — 16 мая 1963 года — Алексей Прасолов писал критику И. И. Ростовцевой, сыгравшей большую роль в судьбе поэта:
«Никогда блестяще сделанные кем-то (даже большим) „фактические“ стихи я не любил и не принимал так, как те, в которых „сердце говорит“».
Заметим, что это написано тогда, когда Алексей Прасолов еще только готовился перешагнуть рубеж зрелости. Вскоре (4 июля 1963 года) он пишет, как бы разъясняя свою творческую позицию: «Об эпическом начале. Я не раз анализировал написанное, вернее, его характер. У меня было больше этого — эпического. А душа тосковала по глубокой, мудрой и высокой лирике… Надо научиться говорить коротко, емко и — в малом — законченно… У Тютчева нет от эпоса? Как бы не так».
Наконец, нельзя не привести замечательные суждения Алексея Прасолова об одном вроде бы уже сложившемся и все-таки беспощадно отброшенном его созревшим творческим самосознанием замысле. Он писал (27 ноября 1963 года):
