«Везут мне вагонетки глину…» Везут мне вагонетки глину, А от меня — осенний мрак. Когда я все их опрокину, Достану спички и табак. Далекая, ты в свете — рядом И хочешь сказкой все облечь. И при короткой встрече взглядов Уже не требуется речь. Но груз любви моей всегдашней… Но детскость рук твоих и плеч… Я отвожу огонь подальше — Я так боюсь тебя обжечь. А вагонеток строй суровый, Как годы, гулок на ходу. Приму, отправлю их — и снова Перед тобой огонь зажгу. Ты засмеешься надо мною: — Твой страх — застенчивая ложь! Я правду девичью открою: Горящую не обожжешь… 1963 «Черней и ниже пояс ночи…» Черней и ниже пояс ночи. Вершина строже и светлей. А у подножья — шум рабочий И оцепление огней. Дикарский камень люди рушат, Ведут стальные колеи, Гора открыла людям душу И жизни прожитой слои. Качали тех, кто, шахту вырыв, Впервые в глубь ее проник. И был широко слышен в мире Восторга вырвавшийся крик. Но над восторженною силой, Над всем, что славу ей несло, Она угрюмо возносила Свое тяжелое чело. Дымись, разрытая гора. Как мертвый гнев — Изломы камня. А люди — в поисках добра До сердца добрались руками. Когда ж затихнет суета, Остынут выбранные недра, Огромной пастью пустота Завоет, втягивая ветры. И кто в ночи сюда придет, Услышит: голос твой — не злоба. Был час рожденья, вырван плод, И ноет темная утроба. 1963–1964 «Схватил мороз рисунок пены…» Схватил мороз рисунок пены. Река легла к моим ногам — Оледенелое стремленье, Прикованное к берегам. Не зря мгновения просил я, Чтобы, проняв меня насквозь, Оно над зимнею Россией Широким звоном пронеслось. Чтоб неуемный ветер дунул, И, льдами выстелив разбег, Отозвалась бы многострунно Система спаянная рек. Звени, звени! Я буду слушать — И звуки вскинутся во мне, Как рыб серебряные души Со дна к прорубленной луне. 8 января 1964 «Река — широкая, как дума…» Река — широкая, как дума, Кидает на берег волну. Ненастье птичий крик угрюмый Пророчит мне, как в старину. Тревожь, вещун, полетом низким, По-первобытному пророчь. Звезда на белом обелиске Печаль вызванивает в ночь. Иные шумы заглушая, В предгрозовой глухой борьбе Земля — горячая, живая — Прислушалась к самой себе. Пройдут величественно — жутко И гром, и взблески впереди — И все сожмется комом чутким, Заколотившимся в груди. Как будто яростным простором, Всей бездной жизней и смертей Земля гудит, чтоб счастье с горем Я рассудить бы смог на ней. 17—18 февраля 1964 «По щербинам врубленных ступеней…» По щербинам врубленных ступеней Я взошел с тобой на высоту. Вижу город — белый и весенний, Слышу гром короткий на мосту. Шум травы, металла звук рабочий, И покой, и вихревой порыв — Даль живет, дымится и грохочет, Свой бессонный двигатель укрыв. Самолетик в небо запускают. Крохотные гонят поезда. Неуемность острая, людская, Четкий бег — откуда и куда? Объясняют пресными словами. Отвечают гордо и светло. Люди, люди, с грузными годами Сколько их по памяти прошло… Тех я вспомню, этих позабуду. Ими путь означен навсегда: По одним я узнаю — откуда, По другим сверяюсь я — куда. Родина? Судьба? Моя ли юность? Листьями ль забрызганная — ты? Все во мне мелькнуло и вернулось Напряженным ветром высоты. 17 марта 1964 «Грязь колеса жадно засосала…» Грязь колеса жадно засосала, Из-под шин — ядреная картечь. О дорога! Здесь машине мало Лошадиных сил и дружных плеч. Густо кроют мартовское поле Злые зерна — черные слова. Нам, быть может, скажут: не грешно ли После них младенцев целовать?.. Ну, еще рывок моторной силы! Ну, зверейте, мокрые тела! Ну, родная мать моя Россия, Жаркая, веселая — пошла! Нет, земля, дорожное проклятье — Не весне, не полю, не судьбе. В сердце песней — нежное зачатье, Как цветочным семенем — в тебе. И когда в единстве изначальном Вдруг прорвется эта красота, Людям изумленное молчанье Размыкает грешные уста. 25 марта 1964 |
