«Густая тень и свет вечерний…» Густая тень и свет вечерний — Как в сочетанье явь и сон. На золотое небо чернью Далекий город нанесен. Он стал законченней и выше. Не подавляя общий вид, Движенья полный — он недвижен, Тревожно-шумный — он молчит. Без мелочей — тупых и тусклых — Он вынес в огненную высь И строгость зодческого чувства, И шпили — острые, как мысль. 1963 «Шнуры дымились…» Шнуры дымились. Мы беды не ждали. И с жестких губ проклятье сорвалось, Когда он встал на каменном увале — Весенней силой вынесенный лось. Он весь был клич — горячий и упругий. И, принимая ветер на рога, Он чуял в нем и брачный зов подруги, И гневное дыхание врага. А там — средь сосен, обреченно хмурых, Готовая обвально прогреметь, Ждала в набитых аммонитом шпурах — Смерть. Была минута — из-за глыб молчащих Стремительно, как бедственный сигнал, Навстречу лосю вырвался запальщик И с гулким криком шапкой замахал. Стояло солнце диском дымно-черным. Опали камни. Эхо улеглось. С обломком ветки на рогах точеных Мелькал в просветах оглушенный лось. Ничком лежало свернутое тело. Открытый рот — как омертвелый крик. На много метров шапка отлетела, И чуть дымился стиснутый пальник. Вы эту силу юную измерьте В ее живой бесстрашной наготе!.. Вы говорите о нелепой смерти, А я — о человечьей красоте. 1963 «Торопит нас крутое время…» Торопит нас крутое время, И каждый час в себе несет Отчаянные измеренья Зовущих далей и высот. Расчеты твердые, скупые Таят размах мечты твоей В разумно скованной стихии Смертельных сил и скоростей. Ты с ней велик: стихия эта, Тобой рожденная, — твоя. И кружит старая планета Всю современность бытия. А ты в стремительном усилье, Как вызов, как вселенский клич, Выносишь солнечные крылья, Чтоб запредельное постичь. Но в час, когда отдашь ты душу Безумью сил и скоростей И твой последний крик заглушит Машина тяжестью своей,— В смешенье масла, пыли, крови Так жалко тают кисти рук… И мы спешим, нахмурив брови, Закрыть увиденное вдруг. И той поспешностью, быть может, Хотим сказать мы — без речей, Что миг бессилья так ничтожен Перед могуществом людей. 1963 «Гляжу в ночи на то, что прожил…» Гляжу в ночи на то, что прожил. Была весна. И был разлив. С годами сердце стало строже, Себя ревниво сохранив. И, верное своей природе, Оно не чуждо дню весны, Но в нем теперь не половодье, А просветленность глубины. 1963 «Нагрянет горе. Сгорбит плечи…» Нагрянет горе. Сгорбит плечи. И рядом вздрогнет лучший друг. Но сердцу ясно: круг очерчен, И ты один вступил в тот круг. Угрюмо ширится молчанье, Испугом округляя рты, И в тишине первоначальной Все ждут как будто: что же ты? Когда заметят слезных пятен Горячий глянец на лице, Им сразу легче — ты понятен В их сострадательном кольце. Но нет слезы и нет излома В крутой суровости бровей. Каким-то странным, незнакомым Ты станешь для родных людей. С дождем не все на свете грозы, И та, что без дождя, страшней. Ты знаешь цену льющим слезы — И цену твердости твоей. Чугун отдастся в тяжком шаге, Но на людей перед тобой Повеет силой — как от флага Со строгой черною каймой. 1963 «Когда бы все, чего хочу я…» Когда бы все, чего хочу я, И мне давалось, как другим, Тревогу темную, ночную Не звал бы именем твоим. И самолет, раздвинув звезды, Прошел бы где-то в стороне, И холодком огромный воздух Не отозвался бы во мне. От напряженья глаз не щуря, Не знал бы я, что пронеслось Мгновенье встречи — черной бурей Покорных под рукой волос. Глаза томительно-сухие Мне б не открыли в той судьбе, Какие жгучие стихии Таишь ты сдержанно в себе. Все незнакомо, как вначале: Открой, вглядись и разреши!.. За неизведанностью дали — Вся неизведанность души. И подчиняться не умея Тому, что отрезвляет нас, И слепну в медленном огне я, И прозреваю каждый час. 1963 |
