И прежние невольники, вернувшись к нам в тюрьму с гребли на военных судах и узнавши, что между нами есть священник, стали оказывать ему большое почтение; видя его изнуренного болезнью, все мастера, собравшись, подали тюремному паше письменную просьбу, чтобы со священника сняли железа, покуда выздоровеет, причем все за него ручались, что не убежит. Паша, выслушав прошение, приказал освободить его от желез, а мне велел заковать в цепь обе ноги, но мне одному вдвое охотнее было носить цепь, нежели с товарищем. И когда, по милости Божией, я без всякого лекарства выздоровел и желудок мой поправился, двух ломтей хлеба на день показалось мне недостаточно; между тем научился я от других невольников вязать чулки, рукавицы и шапки турецкие, и так помог мне Господь Бог успеть в этом ремесле, что я часто зарабатывал себе деньги и покупал на них муку, кашу, масло, уксус, оливки, салат и хлеб. Затем и товарищ мой поправился и опять стал мне дружкой, потому что нас по-прежнему сковали вместе. А как он не умел ни ткать, ни вязать, то и кормился вместе со мной из моего заработка. Тут опять все невольники, приступя к начальнику стражи, стали нижайше просить его, чтобы он им позволил в дни христианских праздников и перед отправлением на работу совершать свое богослужение, и обещали отблагодарить его за то неотменно подарком, — и он не отказал в позволении.

Был в тюрьме у нас поставленный в прежние года и огороженный решеткой алтарь, освященный правым епископом; и у невольников имелась чаша серебряная с другими вещами, потребными для св. мессы; и так в каждый великий и апостольский праздник наш капеллан служил нам св. мессу, и на тот час снимались с него железа, а я в своей цепи прислуживал ему, епистолу пел и подавал невольникам целовать распятие, а они, от своей бедности складываясь, составляли для священника милостынную дачу, так что еще несколько крейцеров прибывало нам на пищу и мы могли еще удобнее кормиться. После обедни опять турецкие кузнецы приковывали ко мне капеллана.

Однажды в праздник, после обедни, позвал капеллана со мной мастер плотник, из христианских невольников, на доброго серого кота, которого он долго откармливал и кликал Марком. Кот был большой, отлично откормленный, и я сам видел, как зарезал его плотник. Но товарищ мой капеллан не хотел идти, а я без него тоже не мог, быв с ним скован, и так прислал нам плотник угощение от того кота, переднее плечо. Мы съели его с большим аппетитом, и мясо показалось нам вкусно: нет лучшего повара, как голод, и голодному не приходится гнушаться непривычной пищей; когда бы и вдосталь было у меня такого мяса, кажется, оно бы мне не прискучило.

В ту пору приказал кригал-паша прислать ему в сераль несколько старых невольников из нашей тюрьмы сломать и убрать развалившееся здание. Турки, особливо знатные, имеют по нескольку жен, и к ним в жилище не пускают входить никого из своих, из турок; но от несчастных невольников не имеют опасения и оставляют своих жен свободно обращаться с ними, разговаривать, шутить и смеяться, думая, что они не могут позволить себе никакого близкого обхождения с загрубелыми от работы и забитыми христианами.

В числе тех невольников послан был на сломку того здания один немец, Матвей Саллер. Он, едва пробыл там два дня, сошелся с женами того паши и, высмотрев у них все потаенные места, разломал ночью шкаф и выкрал оттуда два ковшика да три женских пояса, пребогато украшенных дорогими каменьями, каждый пояс тысяч на десять дукатов; потом тихонько, чтобы никто не знал, принес их в тюрьму, с великой радостью воображая, что он с таким богатством выкупит себя из тюрьмы. Затем, не обдумав, разрезал те пояса, снял с них алмазы, рубины, смарагды, бирюзу и другие украшения и, положив в кружку, зарыл в землю около своей койки. Но не послужило ему счастье. Один из невольников подсмотрел за ним, как он зарывал кружку, и по уходе его вор у вора те вещи украл; вернувшись, он увидел покражу и с плачем стал нам рассказывать, чего лишился. Остался у него только небольшой серебряный ковшик, который продал, идучи на работу, одному турку, и тем обличил себя. Через несколько дней опознали тот ковшик и стали допытываться, откуда взялся. Как скоро покупатель объявил, что купил у невольника, и указал, у какого именно, тотчас явился к нам киаия, то есть эконом кригала-паши, со множеством турок и велел вызвать того Матвея. Он, ожидая наверное, что без милости повешен будет, задумал умереть геройски и оставить память по себе; и так, выходя из тюрьмы, захватил нож и спрятал при себе. Когда привели его к киаии, тот стал спрашивать, где у него краденые пояса, и он объявил все, как и что он украл и зарыл в землю, а другой вор у него украл. Киаия велел схватить его, но он, услыхав, подскочил прямо к нему с ножом и хотел его ударить, но не допустили турки, стоявшие тут во множестве. Тогда киаия стал кричать на турок, чтобы схватили его тотчас, а он бросился было бежать, но видя, что не убежит, стал обороняться ножом и несколько турок поранил; но напоследок забросали его камнями так, что он упал на землю. Турки, схвативши, приволокли его по земле к эконому, который велел дать несчастному тысячу палочных ударов, так что весь он вздулся, как жаба или как пузырь, и жив ли, мертв ли, узнать нельзя было. Невольники, взяв его, закопали в навоз на три дня целых; тут он мало-помалу, как муха, отжил и остался жив, только бледен ходил как полотно и брюхо у него отекло совсем. Невероятное дело, но правда истинная, чтобы мог столько вытерпеть человек.

Тут пришли известия, что наше славное рыцарство в Венгрии одержало верх над турками и что много тысяч турок убито; услышав о том, были мы опять в великом страхе, ибо турки стали свирепо глядеть на нас, скрипели на нас зубами и грозили, что всех нас взденут на крючья. Опять явился султанский киаия, велел всех нас вывести вон и объявил, что всем нам отрежут носы и уши за то, что друзья наши, братья и сродники так много мусульман побили. Мы, как могли, представляли ему, что мы в том неповинны. Когда он ушел, пришли другие и стали с великими проклятиями сулить нам наверное, что отрежут нам носы и уши. Тут мы, в смятении и тревоге, не зная, что делать от страху, от всей души оплакивали носы свои и уши, и все вместе совокупно поклялись друг другу, что если это с нами последует и даст нам Господь Бог вернуться в христианскую сторону, то будем до смерти своей биться с турками и кого поймаем, тому станем резать носы и уши, да и других будем уговаривать к тому же.

В ту пору пришел к нашей тюрьме тюремный паша и велел всех нас кликнуть, чтобы шли вон, а с ним явилось два цирюльника, и всем нам приказано сесть на землю. Мы в отчаянии ждали наверное, что так и будет с нами, как сказывали нам; и никто не соглашался садиться первым, пока всех нас не принудили к тому курбачом. Всякий может себе вообразить, каково было на душе у нас в эту минуту. Все мы сидели бледные как полотно, а брадобреи, приступив к нам и видя наш страх, в душе потешались над нами, в то время как у нас вся душа возмущалась от страха. Но кончилось тем, что, вместо урезанья носов и ушей, всем нам обрили бритвой головы и бороды (которые у иных были очень длинны) и, насмеявшись над нами вдоволь, велели нам идти назад в тюрьму. Когда миновал страх наш и мы все стали дивиться, видя друг друга с оголенными, точно телячьими, головами и без бород, не могли удержаться от смеха, потому что едва узнавали друг друга; и так не только обрили нас бесплатно, но и даром довольно страху нагнали на нас. Потом сказывали нам достойные веры турки, что главный визирь действительно приказал урезать нам носы и уши и в таком виде, изувеченных, отослать в христианскую сторону; но, сведав о том, муфтий, то есть старший по-ихнему епископ, воспротивился и не хотел позволить, чтобы нас подвергли такому позору, так как мы против них не воевали, а были только в посольстве и ничем не повинны; стало быть, грех будет так нас изувечить. И так великий визирь, не успев натешиться над нами местью, велел только обрить нам головы и бороды и на другой день приковать всех нас на галеры к веслам в числе других невольников.