Шел есмь в град, понеже понеделник был, в который день зде и в четверток торг бывает, якобы торжище (iarmark). Много было и разных товаров, разные звери и люди от всех народов и языков великое множество. Несмысленно[768] во-истинну о том граде поведают, что, для великого и безмернаго множества людей, трудное есть чрез улицы шествие, которые пешие, конные, скот, пачеже блудницы (изрядно украшены, лица закрытая [и] на ослах ездяще) наполняют[769]. Твердят (мыто бо от них тамо, яко и везде, выбирают), что их есть со сто тысящь. Иные же мужные жены[770] из домов своих в люди не изходят, ниже в мечети. Такожде им не волно окном на улицу смотреть, разве чрез решетку древяную.
Суть зде и площади для торгов токмо, где арапы обоего полу, младых, старых и средних продавают. Было того дня в понеделник мущин продажных седмь сот, да жен шесть сот, а все наги стали, окроме рослых (dorosłych), и то токмо женскаго пола, которыя нюжнюю часть своея плоти (niskości ciała) худым руби[щем] закрыто имели. Вси имеют уши проколоты, мнози и ноздри, в которых стекляная шишечка висит. У многих у женскаго пола, мало не у всех, губы нижние проколоты, в которых колце с шишечкою висит; ащелиже оне тяжки, тогда губы вниз отягивают, что все зубы видеть. Зело дешево тот товар продают: убо за двадесять червонных золотых отрока[771] или отроковицу, которую сам похощет возмет. Христианом однакоже тех неволников, под великою смертною казнию, из государства вывозить не годится[772]. Мавры или мурины — сих из Варварин (Barbaryi) привозят, а в Алгере (Algierze) или в Триполе граде первее продают, оттуду морем ко Александрии или к Росету, по сем же чрез Нил реку в Каир везут. Будет их временем на одном торгу несколко сот, которых однакоже абие (wnet) роскупуют, того же ради многажды их на продажу привозят. Кто мущину или женщину[773] какую-нибудь купит, волно ему с ними, что захощет, творити: живити (żywić), или убити, яко паче многие яростные и во гневе неудержателные многих убивают. И кто-ни-есть похощет такова товару купить себе, и обрящет в торгу, или где и инде, великое число. Видел есмь такожде в тот же день единого, который маслок (masłok) пил[774] пред лавкою, где тот прах (proch) продавают: есть будто зеленый; давал и нам продавец, ащели бы хотели вкусити. Пивый же тот прах (ten masłocznik) руками круг главы, аки нечто хватая, махал, косо смотрил и ничего не говорил, аки юрод. Вопросили есмы, что бы сие было? Отвещая продавец (przekupień) рече: яко человек сей болезнь великую во главе терпе, но егда мало сего праху снесть, здрав бывает; и привидится ему времянем (podczas), аки бы под древом стоял, овощь рвущи, и оттуды знатно, что исцеле. Чюдно воистинну! Сей извещал[775] его быти здрава, мы же его видели скорбна и паче меры терпяща.
Град по левой стране оставивше, за враты приехали есмы ко единой мечети, названой Магара (Magara), в которую христианом волно входити, скинувши башмаки и дав некий дар. Суть убо в ней давных некиих чюдных египтян гробы[776]. Есть тая мечеть в целом камени высечена; удоли, пещер подземелных (pieczar i lochow), которые далеко идут, зело много имеет. Оттоле ехали есмы на едину гору высоку (которая супротив того града лежит), от которой вящшая часть града и посада с мечетми зело добре видеть. Изрядное воистинну с нея зрение, пачеже понеже вси части града такожде и за град далече видеть. Зело много древес дактиловых стоит, кроме Новаго града, где редчайшы стоят, но так высокие, что и верхи домов превосходят. Како лепотное есть древо палмовое[777] — не всяк весть! Идут прямо вверх ветви, таможе у самаго верху[778] мало накланяются к низу; а овощь не возле листия есть, но яко у нас смола у древес, тако при своих лозах растет. Есть такожде в садах (которых зде неизчетное число окрест града) изрядный взор, где сахар сеють, и ростет, яко трость[779]; те[780] (te) яко речеся, водою, волами вытягнутою, поливают. Сахар збирается в конце октовриа (października) месяца; как и палмовые овощи, хотя тех и во время септевриа (wrześniu) месяца собирают, которые такожде в земли тучной ни какова поливания, яко сахар, не требуют, ибо на песчаной земли родятся и солнечную теплоту любят; чего ради в Сирии и во Александрии не тако добрыи суть, занеже тамо менши солнца имеют. Свеж[и] и зело суть сладки нечтоже однако остроты в себе содержат, которая вкуса не погубляет, пачеже приятна есть. С единаго древа толь много их будет, что мог бы нашу пивную одну бочку наполните[781]. А что нецыи глаголют, яко палмовые древеса во сто лет по насаждении родят, и то — подлинное баснословие. Понеже, как иные древеса в три или в четыре лета плод свой издают, пачеже ащели суть ниские. Убо трегубое их есть родство: одне суть ниские, невысокие, на которых плод тот есть обычный; другия — вышшия, как у нас груши, и те родят желтый и круглый плод зело добраго вкуса, но недолго лежат, скоро гниют; третие — зело высокие, родят овощии продолговатые и укусные (smaczne), и тех к нам сюды не привозят, токмо перваго родства. Те остатние (ostatnie) даже до ста лет родят[782] по сем безплодны стоят; чесо ради и у них сей есть знак, что уже сто лет вышло.
Зело брегут египтяне тех древ и любят оныя. Есть убо на той горе мечеть невеликая; зовут ю Сексаин (Sexain), откуду, когда не могли насмотрится града, послал к нам един сантан[783] (santon), дабы есмы ему тамо нечто денег сложили. Емуже един христианин, с нами сущый, не велел дать абие (za razem), ради утехи некоея, и чтобы видели есмы, како турки ради денег все творити готови. Се егда мы ему ничтоже дали, присла к нам паки, извещая, яко хощет нас паше огласити, аки лазутчиков, яко из необыкновеннаго места град высматриваем. Но однакоже его грозы ни во что вменяли. Того ради всед на осля, стар сый он, (посланный)[784] ехал абие ко граду, мы же такожде прямо шли есмы на право к двору, где стояли, откуду есть путь к Чермному морю. И мало уехав, постоял и оглядывался, аще ему что послем; для того послали ему по шелягу, что ему показалося быти мало; гнал ко граду осла, и мы его даже до врат пустили, егдаже дали ему несколко грошей; за что благодарение воздав и у паши не быв, возвратился; а что он старик болши полутретьи версты на осле простоялся[785] — и то всуе.
Сантанов[786], которые наго ходят (писал есмь, что их в Дамаске граде видел), зде в Каире зело много есть. Суть, правда, разные, но те — безстуднейшые, которые, не закрывся отнюдь, тако без всякаго стыда волочатся. Заутра в едино время, за градом суще, нашли есмы на единого из тех юношу, который свою молбу мерзско некако действовал: временем убо обратився к солнцу, прилежно смотрил на оное, руце крестообразно держащи, временем наклонялся и шатался, аки беснующыйся. Мало подале видели есмы иного, егоже буйству (что тамо нечто опасно) егда есмы смеялися (занеже он окрест брюха безстудно руками лаская яко играл)[787], сам такожде, на нас воззрев[788], великиим гласом разсмеялся, и отшел прочь. Те аки скот волочатся везде по граду, а что им попадется[789] для пропитания, свободно емлют, се есть: хлеб, овощи тамо, где сие продавают, и воду носящим, ащели от нее суть далече, отнимают. Тот паки, у негоже сие емлют, почитает то себе за великое счастие, что святый человек возжедал нечто от него взяти. Понеже в Каире в мехах кожаных воду на продажу носят, прилучилося (на что сам очима своима смотрил), что сантан един нагой взяв у одного воду носящаго мех напился, за что же ему ов человек благодарил, главу к земли наклонив, сложив руки, возносил и, что на него такое благополучие пришло, радовался. Христиане, которые тамо долгое время в Каире граде жили[790], объявляли нам, и турки сие твердили, что те сантаны нагие в день в очесех всех людей с женами блуд творят, шептание свое прежде покрытое и зело мерзское (которые оставляю честных ради утес) отправив[791]. Почав от посада, который к Чермному морю идет, переехал есмь в длину весь град, а хотя ослу придавал острог (dodawał ostrog), погоняя его, однакоже едва за два часа в конце града Новаго стал. Оттуду паки чрез Старый град и остатний посад за един час целый к жидовским гробам прибыл есмь, и изведал того разных времен ездячи, яко с посадами град Новый и Старый, прямо (prosto) сквозе их едучи, почти[792] (niemal) всегда в длину имеют пятнадесять верст. На преждереченном том посаде, который к Чермному морю ведет, есть каменное место[793] (teatrum) и до сих времен (уже ныне на обычный путь, drogę pospolitą, обращено), но иным обрасцом, нежели зде у нас во Европе сделано. Ибо в ширину на-силу имеет сто лакот, в длину же (яко те сказывают, которые мерили) три тысящи; откуду знатно, что некогда на том месте лошадей и возы в запуски[794] (na zawod) пущано. Ступени по обеих странах суть, на которых люди сиживали, но мало их и ниские. Мечети все (которые суть с столпами, и есть их зело много) имеют на самом верху главы (banie), кроме одной близь того феатрум, которая того ради не имеет главы, яко нам извещали. В древних временах (ибо и мечеть зело стара есть) чернокнижник един египтянин поставил ю себе вместо гроба, якоже тамо и погребен бысть; а под главою (banią) на самом верху тамо внутри (личинками некими выписаными, hieroglyphicis Aegyptiorum literis, какими же египтяне, слов не пишучи, и многие и сокровенные вещи обыкли были писать) повеле тако написати: «Глава без мозга ничесого же стоит». Стояла убо та мечеть несколко сот лет, даже (aż) Селим Первый то королевство и град овладал; в котором времении чернокнижник некий, в ту вшед и то писание, что в себе содержало, уразумев, иде до Селима, дабы ему тую мечеть подарил, просил. Трудности ни какой не было — такой плохой вещи от Селима одержати, который государство так великое недавно взял: ради того благополучения поизволил. И тако он чернокнижник абие (wnetże) верх на ней разрушил, под которым неизглаголемую великую казну злата нашел, за которою он по сем дворы, сады и много иных земель накупил, и на память сего верх таков прост у той мечети оставил, которая сама токмо такова во всем граде по се время есть. Имеет окно на улицу ниское и доволно светлое, и всегда заперта. Аще в ней турки волхвования некия действуют (odprawuią) — неведомо, понеже тамо, где погребаются, не любят ходити, кроме сантанов; всемирный народ[795] (pospolity człowiek) редко, или никогда.
