— Пока пролетариат организуется, немцы займут Питер и Москву. Я это чувствую, я это вижу! Надо спасать революцию и ее руководство. Срочно дайте команду готовиться к переезду в новую столицу. Где Бонч-Брунч, то есть Бонч-Бруевич, такую его мать? Сколько можно заниматься этой волокитой? Ну что стоите, товарищ Бухаркин, как вкопанный столб? Идите, идите, делайте то, что вам говорят. И добросовестно, учитесь у меня. Разыщите этого еврея Бонча, такую его мать. Бонч-Бруевич должен быть у меня с планом переезда, и эту операцию с переездом нельзя затягивать ни на один день. Это архи важно, товарищ Буханкин! она должна быть проведена в условиях максимальной секретности.

− Я вовсе не Буханкин, Владимир Ильич.

− Идите, идите, Буханкин, то есть Бухаркин. Ко мне должна прийти товарищ Инесса с важными бумагами, да не уходите, пока я не закончил говорить. Так вот, мы ее пошлем во Францию поднимать народ, снабдив деньгами. Где Ганецкий, подать сюда Ганецкого, черт возьми! Это архи важно! Пять миллионов золотых рублей на французскую революцию. Нет, десять, товарищ Ганецкий. Ганецкого ко мне!

Бухарин ретировался, его мало интересовал Ганецкий и Инесса, он думал, сколько тысяч квадратных километров отойдет к Германии в результате сепаратного мира, к которому так стремился Ленин, он был убежден, что Германию можно повергнуть путем разложения изнутри, так как это сделали немцы, разложив царскую армию при помощи большевиков. И поэтому не стоит заключать этот проклятый и позорный, сепаратный мир. Этими мыслями он поделился с другими коммунистами, членами ЦК, которые поддержали его. Так образовалось левое крыло, не согласное с Лениным. Левое крыло никак не ломалось, не гнулось, и вождь стал нервничать и думать, как бы сломать это крыло.

Русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитализма, утверждали левые коммунисты.

Ленин обиделся, а затем возмутился и приказал созвать седьмой Съезд.

Съезд был созван в спешном порядке. Ленин тараторил на этом съезде до тех пор, пока делегаты не сдались на милость своего любимого вождя. Тут же встал вопрос о переезде в Москву. В условиях кризиса, который переживает русская революция в данный момент, положение Петрограда как столицы резко изменилось. К тому же он опустел. Кроме коммунистов-гоников никого не было, улицы пустовали.

— Переезд правительства во главе с товарищем Лениным в Москву — дело временное, — заявил член ЦК Зиновьев- Апфельбаум, — ибо берлинский пролетариат поможет нам перенести ее обратно в красный Петроград. К этому времени красный Петроград будет носить имя Ленина. Это уже будет Ленинград. Но мы, конечно, не можем сказать, когда это будет. Может быть и обратное, что нам придется перенести столицу и на Волгу или за Урал, — это будет диктоваться положением международной революции. Тогда Урал будет переименован в Лениноурал. А пока я за переезд в Москву. Черт с ним, с этим сепаратом, что заключили в Брест-Литовске.

− Сепаратором, − кто-то крикнул из зала.

− Сепаратор уже заключили, чаво вонять? − произнес один делегат под всеобщий хохот.

Едва Ленин занял свое кресло в Смольном, как Фотиева доложила об очередном посетителе.

— Устал, не могу. Эти дураки…

Ильич ушел к себе.

Только Фотиева открыла дверь, чтобы выйти из кабинета Ильича, как ее стал вталкивать снова в кабинет Бонч- Бруевич, которому было поручено организовать переезд всего правительства из Петрограда в Москву.

— Да убери ты свое пузо, чего напираешь? Ильич все равно тебя не примет.

— Примет, примет, куда он денется, — загремел Бонч-Бруевич, плюхаясь в кресло и ожидая реакции вождя. ˗ Он же приказал меня разыскать. Я доехал до Балагое, там ЧК меня уже ждало. Пришлось возвращаться в Петроград снова.

Но тут Ленин выглянул как воробушек, обычно он никогда не терялся. Он сощурил левый глаз и впился этим сощуренным глазом в потное лицо Бонч˗Бруевича. Тот не выдержал и стал трясти бородой, шарить по карманам в поисках платка. Вождь впился еще сильнее, а потом поднял руку ладонью вперед, приказывая сидеть на месте. Бонч˗ Бруевич тут же расплакался и сложил ладошки ниже бороды.

— Дело, Владимир Ильич, — выпалил он неожиданно. — Я вернулся с полпути.

˗ Зачем, твою мать?

˗ Вы же меня искали, требовали, да и не все готово…ни там, ни тут.

— Короче, Бруевич Бонч. Времени мало. Докладывай, как революционер. Когда будет готов поезд на Москву. Немцы могут занять Петроград. Мы хоть и подписали сепаратный мир, но…не все золото отправили им по репарации. Сколько тонн, не помнишь?

— Кажись, сто.

— Э, батенька, мало. Двести пятьдесят тонн. Но ты не за этим пришел. Поезд готов? Нам надо драпать, драпать и еще раз драпать.

— Поезд прахтически готов. Все колеса на месте, все крутятся, вагоны все бронированы, пулеметы у каждого окна, баллоны с отравляющим газом в тамбурах. Не решен вопрос с охраной. Я подбираю людей еврейской национальности, все они плечистые ребята, но, похоже, по их лицам видно: нет желания у них сопровождать правительственный поезд.

Ленин стал улыбаться, а потом расхохотался.

— Я тебе скажу одну фразу. Советская власть должна держаться на еврейских мозгах, латышских стрелках и русских дураках. Ты понял или нет, Бонч?

— Признаться, не совсем.

— Так вот слушай. Евреи — это, это особая нация, избранная богом. Жизнь любого еврея ценнее 500 жизней русского дурака. Еврей бережет себя, поэтому он любит стрелять из-за угла, а русский дурак, чья жизнь не стоит ломаного гроша, голой грудь прет на дуло пулемета. И все равно он не годится. У нас есть латыши. Среди них надо подбирать плечистых ребят. Это будет надежная охрана. Ты, батенька, работай не только руками, но и головой. Я как вождь мировой революции, тоже ценю свою жизнь, потому люблю конспирацию, в любое время могу переодеться в женское платье, чтоб меня никто не узнал.

— Благодарю, Ильич, тысячу раз благодарю, ибо без вас не было бы поезда, не было колес, охраны и даже пулеметов и отравляющих газов.

9 марта 1918 года вся коммунистическая братия заняла специальный бронированный поезд, взявший курс на Москву. Вождю выделили отдельное купе в вагоне вместе с Надей и Инессой Арманд, которая так и не уехала во Францию. Две супруги уже не конфликтовали между собой, а наоборот, помогали друг другу по хозяйству: они по очереди старались ухаживать за своим мужем. Беда была только в том, что вождь уже давно не питавший нежных чувств к Надежде, охладел и к Инессе Арманд, которая своеобразно реагировала на такое отношение к себе. Она усыхала, становилась медленной в движениях, теряла слова, но, ни разу не выказала неудовольствие своему возлюбленному.

В вагоне было много всякой еды, в том числе шесть банок красной и десять банок черной икры. Початые банки во время завтрака выбрасывали в окна, хотя там этого продукта оставалось больше половины.

− Вот что дала народу советская власть, − бахвалился Ленин. − Если в Москве нет икры, Петроград подбросит.

− Не бахвалься. В Петрограде уже ничего нет, − сказала Инесса.

По пути следования в Москву был небольшой инцидент, который чуть не стоил жизни всей ленинской гвардии, но Ленин был не только хорошим конспиратором, но и неплохим политиком. Именно по его приказу были отобраны бронированные, пуленепробиваемые вагоны, но именно он приказал латышским стрелкам вооружиться не только винтовками, гранатами, минами, но и пулеметами. А те, кто хотел расправиться с вождем народных масс, отомстить за реки крови, пролитой узурпатором и его камарильей, были слишком плохо вооружены, не собраны и не подготовлены, и естественно потерпели в первом же бою сокрушительное поражение.

Вождь мировой революции тут же переоделся в женское платье и все любовался собой перед зеркалом. Его забавляло то, что поезд остановлен, что начался бой, а нападавшие падали, как снопы от ветра.