— Стой, прекратить огонь! — командую я. Стало тихо, аж в ушах звенит. Вдруг из правого угла комнаты выходит девушка, прикрытая подушкой, и говорит:

— Меня Бог спас. Слава тебе, Господи.

Это служанка Демидова. Шатаясь, поднимается одна из царских дочерей, закрываясь подушкой: в пуху увязли пули. Проклятье. Что делать?

− Отомкнуть штыки и прикончить всех — раздается мой голос, звучащий громче пуль.

Тут застонал царевич Алексей. Я двинулся к нему и десять раз проткнул его штыком. Мои соратники приблизились к царевнам и вонзили им в грудь острые революционные штыки. Последних мы добивали Татьяну и Анастасию.

— Довольно! — радостно произнес Ленин. — Картина ясна. Хотя, нет, нет и еще раз нет! Я хочу знать, как выполнено мое распоряжение расправиться с Елизаветой Федоровной, супругой московского генерал-губернатора. Кто доложит? Голощекин, ты?

Голощекин стал дрожать от страха, а потом, глядя на Кацнельсона, чьим именем будет назван город на Урале, невыразительно произнес:

− Яша Михайлович Куцыйкальсон лучше знает. Я расправлялся с семьей Николая Второго, а Кальсон руководил ликвидацией остальных членов царской фамилии. Он раньше нас с Никулиным сделал эту работу, Владимир Ильич.

− Товарищ Свердлов, почему молчишь? − вытаращил глаза главный убийца всех невинных. − Вождь мировой революции все должен знать в мельчайших подробностях. Это архи важно, товарищи. Может ты эту Елизавету, сестру супруги Николая Второго обнимал и целовал. Мне говорили, что она была невинная. Как это так: быть замужем и остаться девственницей. Ложь и еще раз ложь. Ее мужа московского генерал-губернатора еще раньше прикончили великие люди России в 1905 году и не без моего участия. В общем, Кацнельсон-Муцнельсон, докладывай, насколько ты был тверд.

Кацнельсон высморкался в грязный платок, достал засаленную записную книжечку с красными пятнами на обложке.

− Дело было так, товарищи. В апреле 1918 года в один из религиозных праздников монахиня Елизавета Федоровна была арестована по моей команде и увезена в Пермь. Этот вопрос был согласован с вами, Владимир Ильич. Именно вы требовали ее немедленного ареста и национализации золотых украшений монастыря. За ней добровольно поехали две послушницы Яковлева и Янышева. С монахиней вывезли и арестованных великих князей Иона, Игоря и Константина в сторону старой заброшенной шахты. Связав руки и ноги, их всех бросили живыми вглубь шахты. Ну, в общем, все.

− Почему не расстреляли? Феликс Дзержинский докладывает, что их трупы выкрали белые, увезли в Китай, а оттуда в землю обетованную. Но слава Ленину, то есть мне, они мертвы. Коба, спляши танец смерти в честь этого события. А Землю Обетованную мы освободим от ига капитализма, извлечем их трупы и сожжем. Ура, товарищи! Коба, давай пляши. Всем евреям плясать. Асса, асса!

Все убийцы во главе с Лениным пустились в пляс, но уже через несколько минут стали задыхаться и расселись по своим местам.

− Благодарю вас, вы свой долг перед социалистической Родиной выполнили, как полагается, товарищ Свердлов! Надо всем памятник поставить на Родине там, где они родились.

— Правильно, Владимир Ильич. Но нам надо принять Постановление об увековечивании памяти выдающихся революционеров. Тогда все начнется с нас, а потом дойдет и до таких, преданных революции и социалистическому отечеству стрельцов как Юровский, Никулин, Медведев, Голощекин, Войков и другие работяги СиКа.

— Готовьте Постановление, товарищ Кацнельсон, то есть товарищ Свердлов, прошу прощения. Я это Постановление подпишу без задержки. Оно будет опубликовано во всех газетах и журналах. Кстати, газеты и журналы прошлого режима закрыты, товарищ Троцкий?

— Все давно закрыты, Владимир Ильич.

— Этим занимается Джугашвили-Сталин?

— Джугашвили…, он сложный человек.

— Какой же он сложный? А кто грабил награбленное, вернее, экспроприировал Тифлисские банки и приносил нам огромное количество золотых рублей, когда нам было трудно? Или вы не помните? Товарищ Джугашвили перспективный человек. Он, правда, плохо говорит по-русски, но это неважно. Я сам не очень симпатизирую, будем так говорить, симпатизирую русскому языку и русским тоже. Русский язык надо сделать интернациональным, перемешать надо все языки. Немцы должны понимать русский язык, а русские дураки немецкий. Когда мы победим во всех уголках мира, я перенесу столицу в Швейцарию или в Германию. А Россия… — это страна дураков.

— Я полностью согласен с вами, Владимир Ильич, — произнес Юровский, хлопая в ладоши и снова пускаясь в пляс. Ему последовали Кацнельсон, Бронштейн, потом ввалился Дзержинский, Бонч- Бруевич. Ульянов-Ленин был в середине, в кругу своих соратников и единомышленников. Все плясали вокруг дорого Ильича, но потом и он начал плясать.

Вскоре они подхватил его на руки, благо он был невысокого роста, щуплый, с большой лысой головой и сощуренными глазами.

— Да зд…аствует ми…овая…еволюция! — кричал он.

— Да здравствует мировая революция! — повторяли соратники.

— Где Джугашвили? — спросил Ленин.

— Мой здэс! — ответил Джугашвили, открывая дверь.

— Ты нам станцуешь лезгинку, — сказал Ленин.

— Моя будэт танцевать на фронт, на гражданский война. Когда гражданский война начнотса? Кто будэт командовать войсками на гражданский война?

— Троцкий, кто же еще?

— Троцкий враг револуций, — сказал Джугашвили.

— Товарищ Юровский! Джугашвили есть царский сатрап. Прикончи его, получишь звание: лучший стрелок, — произнес Троцкий, тараща глаза.

— Това…ищи, не будем ссо…иться, я п…иказываю, — истерически завопил Ленин. — Если вам до…ога…еволюция, не смейте конфликтовать. Я не люблю этого. Давайте лучше спляшем по очереди…интернациональные танцы. Кто древнееврейский танец спляшет Бронштейн, Кацнельсон или Юровский? А ты, товарищ Коба-Джугашвили, спляши нам грузинский танец, да так, чтоб пол ходуном ходил. Кто самый смелый вперед!

— Асса! — заревел Джугашвили, будущий второй гений страха. Он плясал так, выпучив глаза, что даже Троцкий позеленел. Троцкий еще не знал, что он будет изгнан Кобой и через много лет по его же приказу, зверски убит топором в затылок. Даже Ленин не мог знать, что его верный ученик переплюнет его по количеству убиенных и станет называть его в тесном кругу негодяем.

Стоять! — скомандовал Ильич. — Всем сесть! Слушайте меня. Гражданская война уже началась, поскольку империалистическая окончилась. Мы подписали Брестский мир. А гражданскую войну мы не окончим до последнего вшивого интеллигента, до последнего солдата-белогвардейца, до последнего кулака в деревне, до последнего промышленника в городе, пока всех не перережем, не изгоним из страны. Война не на жизнь, а на смерть. И не только внутри страны. Надо двигаться дальше. Мы должны освободить Польшу, двинуться на Германию, Францию, а потом освободить Восток. Кого из вас пошлем в Польшу? Троцкий, поедешь?

Владимир Ильич, я рекомендую Тухачевского. Пусть докажет свою преданность марксизму-ленинизму и мировой революции, — сказал Троцкий убедительно.

Товарищ Сталин, ваше мнение…, кстати, вам товарищ Сталин ехать в Царицын. Завоюете его — пусть он потом носит ваше имя — Сталинград.

Тогда Питэргург будэт носит имя Лэнинград на вечный покой, ваша мудрость.

Не хорони меня, товарищ Джугашвили заранее.

Пачэму хоронит? При ваша жизнь пуст будэт Лэнинград, согласны, товарищи?

Согласны! Согласны! — завопили все соратники-головорезы.

Тогда моя будэт танцевать.

Уже рассветает, товарищи, — сказал Юровский. — Нам часик на отдых, а потом надо браться за великие дела. Я хочу подарить мешок с бриллиантами, мы с Никулиным их привезли сюда.

А где вы их взяли? — спросил Ленин.

Мы собрали с тел царских дочерей.

Молодцы, вы грабили награбленное. Это должно стать законом социалистической морали, — изрек Ленин очередную крылатую фразу.

Тут открылась дверь. Вошла Надежда Константиновна. Ее вид испугал всех. Воцарилась тишина. Только Ленин имел право ее нарушить.