— Знацца, понимаешь, так… када я, мудак, получил распоряжение от товарища Свердлова, а товарищ Свердлов говорил, шо это распоряжение от вас, Владимир Ильич…

— Товарищ Юровский! какое образование вы получили в царской России? Какое и почему вы разглашаете военную тайну? Кто вам сказал, что Свердлов сказал, что он получил такое распоряжения от вождя мировой революции Ленина? я такого распоряжения не давал, я здесь не причем. Продолжайте…, товарищ.

— Во второй класс ходил немно-сь, потомычки выгнали за фулиганство, суки, бля… прохвосты, такую их в душу и Бога мать.

— Бога не вспоминайте. Я бог, а того бога, что вы вспоминаете, уже нет, понятно? продолжайте, товарищ.

— И за революцийонную деятельность, е…их мать, и непочтение к одной старой учительнице…, тертого стекла в булочку подсыпал перед чаепитием, — промямлил Юровский.

— Ну, вот-вот, сразу видно. Революционер. Но ничего. Зато вы не гусский интеллигент. А гусская интеллигенция — это говно. Значит. вы — говно. Продолжайте, товарищЮровский…польский еврей. А интеллигенцию мы уничтожим и только некоторых отправим за границу. Так вот, дорогой мой родственник по духу, я — вождь мировой революции к убийству царской семьи не имею ни малейшего отношения. Где это вы слышали, товарищ Юровский, чтобы гений был замешан в убийстве царских дочерей и юного больного царевича Алексея? Это все Уральский Совет рабочих и крестьянских депутатов постановил, — верно, товарищ Кацнельсон? Я и не знал об этом. Так что, товарищ Юровский, нигде никогда не упоминайте мое имя в связи с законной ликвидацией царской семьи по требованию рабочих и крестьян России, и всего мира, хоть это был вполне гуманный акт. Кроме того, с них никто кожу не сдирал, на кострах не поджаривал в живом виде, раскаленные иглы под ногти не всаживал и колодками коленные суставы не сдавливал. А следовало бы. По требованию рабочих и крестьян. Товарищ Кацнельсон! Были ли такие требования трудящихся? Были, конечно, они не могли не быть. Почему не фиксировали, товарищ Кацнельсон? О, у тебя уже штаны буреют. Описался, значит, ну не дрожи, как осиновый лист. Мы назовем Екатеринбург твоим именем в честь победы над царем-узурпатором. Ты мог не только кислотой облить их трупы, ты мог сжечь трупы и пепел над Уралом развеять. Над пролетарским Уралом. Ну, да ладно: пролетарская культура, большевистская гуманность и интеллигентность не позволили это сделать. А следовало бы. Прав я, товарищ Троцкий? Прав, конечно, прав. Итак, товарищ Юровский, излагайте, как это было. Только правду и только правду. И на этот раз без мата.

— Я же с тобой, Ильич, по специальной связи обчался и запомнил твои слова: убить и царевича тоже, это архи важно. У нас на Урале никто не горовит «архи важно». Так что не х… выкоблучиваться.

— Товарищ Юровский! излагайте, излагайте суть вопроса, мы вас внимательно слушаем! — требовал вождь мирового пролетариата.

— Ну, значит, в два часа дня 16 июля 1918 года ко мне приехал Филипп и передал постановление Исполкома о том…короче, о том, что я могу выполнить свой революционный долг прикончить Николая Второго и его семью, его повара, врача, экономку Демидову, короче, всю эту шваль. Как можно жестче, как можно быстрее.

Ночью ко мне постучит некий «трубочист», он заберет трупы и скромно их обольет соляной кислотой, и подожжет. Я вызвал людей, раздал им оружие. Среди наших выдающихся революционеров, готовых совершить великий подвиг, находились революционеры еврейской национальности, мои кровные братья. Они подключились к гаманному процессу по части сжигания трупо врагов революции и всего мира. И латышские стрелки. Они хором заявили, что не будут стрелять в царских дочерей и больного мальчика-царевича Алексея. Я офигел, мине в тувалет захотелось, но я трижды стрельнул и все прошло. Хотите, я повторю чичас эту срельбу?

— Повешу, — сказал Бронштейн.

— Не хотите? ну и не надо. Пусть будет стыдно вам и вашим детям перед всем человечеством за отказ выполнить свой революционный долг. Я ослобоняю вас от этой благородной и почетной миссии. У нас есть, кому стрелять. Сам Ленин − стрелок, дай Боже!

— Я прикончу двоих, — заявил товарищ Никулин, мой заместитель, который ворвался без разрешения.

— Так оно было! — воскликнул Никулин. — Только Ермаков неприлично присваивает себе заслуги в расстреле царской семьи. Это нескромно, Владимир Ильич. Поправьте его. Нечего украшать его грудь орденами и медалями за великий подвиг. А то я на него в суд подам.

− А что делали бойцы еврейской национальности? − спросил Янкель Кацнельсон.

− У них руки дрожали, они все угол искали, чтоб оттуда из-за угла пострелять.

— Това…ищи, — произнес Ленин, поднимая руку вверх. — Все получите по заслугам. Екатеринбург переименуем в Кацнельсон.

— В Свердловск, я же с вашего разрешения Свердлов, а Кацнельсон я по происхождению, по рождению, по крови гусский.

— Да, да, да, согласен. Так вот Екатеринбург станет Свердловском…на вечные времена, а что касается вас, товарищ Юровский, то один из городов так и будет называться: «Юрьевск». Это будет процветающий город с вашим портретом на каждом перекрестке. Один из поселков по выбору самого Никулина будет называться «Никулино». Давайте дальше, товарищ Юровский. Това…ищ Кацнель…, вернее, това…ищ Свердлов, вы одобряете или не одобряете? Да, да, одобряете, я знаю. Дальше, Юровский, герой революции. С самого начала.

— В два часа ночи постучал «трубочист». Я открыл. Каждый из нас поприветствовал друг друга словами: да здравствует вождь мировой революции Ленин! Я спустился в подвал, куда последовал и конвой. Я каждому раздал по револьверу и кучу патронов к ним, а затем поднялся наверх к царской семье. Все крепко спали. Никто не храпел, только малыш иногда стонал во сне. Царица обняла своего больного сына, но он все равно стонал. Пришлось стучать кулаком, ногой, а часовому, стоявшему у двери, прикладом по полу, а потом и по спинкам кроватей. Первым проснулся отец, Николай.

— Встать, вашу мать! в городе неспокойно, нас всех могут убить. Для вашей же безопасности и сохранения вашей жизни всем надо спрятаться в укрытие. Вождь мировой революции заботится о вас грешных.

Подождите, пожалуйста! — просит Николай, протирая глаза. — Женская половина должна одеться. Потом надо бы помолиться перед тем, как спуститься в подвал.

— Десять минут на сборы! — даю я команду и прячусь за часового.

Но прошло только осмь минут, я стремительно вхожу и становлюсь рядом с Медведевым. Романовы совершенно спокойны. И тени подозрения на их лицах нет. Анастасия улыбается, а царевич Алексей становится рядом с отцом. Дисциплинированные, черти. Я делаю полшага вперед и говорю:

— Всем вниз, в подвал! Все за мной! У царевича стали подкашиваться ноги. Отец вынужден был взять его на руки. Остальные, кто с подушкой, кто с другими вещами покорно стали спускаться в подвал следом за мной. Царица Александра Федоровна тут же уселась на стул, ее сын Алексей тоже. Мне это не понравилось, и я скомандовал: встать! Все встали, заняв продольную и боковую стену.

— Внимание, говорю, обращаясь к царской семье, Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил: покончить с Домом Романовых!

Раздались женские вопли: «Боже мой! Ах, ох, спаси нас, Господи! За что нам такая участь?» Николай Второй тоже бормочет: Господи, Боже ты мой! Что же это такое?

— А вот, что это такое! — произношу я и вынимаю пистолет. — Это вам за брата нашего дорогого и любимого Володи Ленина, за Александра! И тут я нажимаю на курок. Мне последовали и другие выдающиеся сыны социалистического отечества.

— Так нас никуда не повезут? — слышится приглушенный голос врача Боткина.

— Повезут, повезут — всех и тебя, голубчик, — горовю я и всаживаю ему пулю в живот. — Я вижу, как падает Боткин под женский визг и стоны. У стены оседает и в судорогах корчится врач. Одна из царских дочерей, кажись Ольга, двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась женская фигура, сраженная выстрелом Ермакова.