И ещё одно, вроде как мечтание.
Кузнецов, в отличие от Державина и Пушкина, не воздвиг своего «Памятника». Много чего написал, а вот этой традиции не продолжил. Пожалуй, некогда было… Впрочем, как-то обмолвился на эту тему. Правда, больше в сердцах. Случилось это аккурат в день собственного рождения — 11 февраля 2000 года. А дело в том, что, посещая свою родину — Кубань, поразился он, что землячки-то знать его не знают и не желают знать. Даже повитуха не признала! (А, то-то! — возможно, воспрянет тот писатель, что спец по народности, — я, я прав!) Ну, и Поликарпыча по-человечески проняло от такого поведения земляков-кубанцев…
И я загнул такую стать:
— Эх вы, живущие без вести!
Мне будет памятник стоять
Вот здесь! На этом самом месте!
Сгоряча поэт даже разбил оземь бутылку вина. Но… не прошло и строфы, как смирился со своим бесславием:
Ушёл я, голову склоня
Под мелодические визги.
Пускай Кубани на меня
Плевать… Зато какие брызги!
(«Посещение Кубани»)
А я вот, хоть родом отнюдь не с Кубань-реки, поставил бы там памятник Кузнецову даже за одно его стихотворение «Кубанка». Я очень люблю это стихотворение, и более того скажу: оно каждым словом своим, каждым звуком — народное. А потому Юрий Кузнецов, даже если бы у него было бы только одно это стихотворение, — народный поэт.
Клубится пыль через долину.
Скачи, скачи, мой верный конь.
Я разгоню тоску-кручину,
Летя из полымя в огонь.
Гроза гремела спозаранку,
А пули били наповал.
Я обронил свою кубанку,
Когда Кубань переплывал.
Не жаль кубанки знаменитой,
Не жаль подкладки голубой,
А жаль молитвы, в ней зашитой
Рукою матери родной.
Кубань кубанку заломила.
Через подкладку протекла,
Нашла молитву и размыла,
И в сине море повлекла.
Не жаль кубанки знаменитой,
Не жаль подкладки голубой,
А жаль молитвы позабытой,
Молитвы родины святой.
Клубится пыль через долину.
Скачи, скачи, мой верный конь.
Я разгоню тоску-кручину,
Летя из полымя в огонь.
1996
Впрочем, я увлёкся и отвлёкся от того, что хотел сказать. Оно, конечно, банально, что скажу, но что поделать? — Великим русским поэтам надо ставить памятники не только там, где они родились, но прежде всего — в Москве.
Понятное дело, от нынешних столичных властей этого не дождёшься. Они-то, бедные, думают, что Окуджава с Высоцким великие поэты. Но ведь это не так.
Будут, надеюсь, когда-нибудь в России, Москве и другие власти, и другие градоначальники — духом русские, а не только фамилией. Да и сами москвичи, не исключено, разберутся, что к чему.
А теперь, собственно, моё мечтание.
Стоит в будущей Москве, у общаги Литинститута, в скверике среди берёзок и рябин бронзовый Николай Рубцов на пьедестале. Да-да, именно там, у той общаги, откуда его время от времени всё выселяли коменданты, не пускали ночевать, именно того института, откуда его вечно выгоняли.
(Ещё бы я поставил Рубцову памятник в Ялте, куда он так и не смог поехать — отдыхать… Вон, благодарный Киев поставил же памятник Паниковскому — наверное, за то, что в Киеве Паниковский гусей не крал… Почему же Рубцова не почтить монументом в Ялте: он всё же её курортную прославил в знаменитой своей стихотворной шутке.)
А в Переделкино, среди берёз и сосен Дома творчества, я бы возвёл памятник Николаю Ивановичу Тряпкину. Там он столько лет спасался от своего московского бездомья…
Молчите, Тряпкин и Рубцов,
Поэты русской резервации!..
Вот и пусть молчат — в бронзе. Они своё, что Бог велел, уже сказали…
Теперь Кузнецов… Долго я перебирал в памяти московские уголки. И вот что придумал. Тверской бульвар! Где-то между Пушкиным и Есениным. Это же не простое место: где Пушкин — там сердце вечной поэтической России. Поэт — сердце народа. Кузнецов — сердце России, такое, какое Бог дал нашей державе в последние времена. Он их любил — и Пушкина и Есенина. И в Литинститут, что расположен рядом, ходил — сначала студентом, потом преподавателем… Александр Блок совсем неподалёку стоит, и его Поликарпыч любил… Хорошее, подходящее место.
А я — их всех люблю!..
* * *
Памяти Юрия Кузнецова
1. Прощание
Народ не заметил, что умер великий поэт.
А может, народа уж нашего больше и нет?
Безмолвно плывут в небесах облаками
стихи,
Слезами-росинками плачут нездешних
цветов лепестки,
И Божии громы гремят в вышине неземной
Над бедной, слепой и оглохшей, родной
стороной.
Я тихо вослед отлетевшей душе помолюсь.
Отчалила в вечность она, как небесная Русь.
Растаяли выдохом детским и тёплым
лихие грехи,
Взошли, словно звёзды, рекою надмирной стихи.
Как долго им лить отрешённый до времени след
Туда, где своих-то почти никого уже нет.
2. Стансы
I
На берегах ветхозаветной Леты
Когда-то жили первые поэты.
Они молились в небеса убого
И слово брали для людей — у Бога…
Худы, угрюмы, страстны, светлооки,
Звались они по-древнему — пророки.
II
Мельчает время. Видно, вышли сроки.
Давно исчезли вещие пророки.
Кто нынче в небо молится убого?
И кто теперь расслышит слово Бога?
На берегах новозаветной Леты
Тоскуют синеокие поэты…
III
Но крепок только Бог в пустынях рока —
И Он порой даёт средь них пророка.
3. Молитва
Я слеп, как червь, у древнего огня,
Обстала темень-тьмущая меня.
Мои глаза не видят ничего.
— Отверзи очи сердца моего!
Сними заклятья вечную печать,
Чтоб книгу жизни мог я прочитать.
Открой мне навсегда пресветлый свет,
Где только жизнь, где смерти больше нет.
2004