— Не надо… я боюсь, — в последний момент прошептала она, но было уже поздно…

Все произошло быстро, практически безболезненно, и она все никак не могла поверить, что свершилось то, чего так боялась, о чем не могла не думать. Глаза предательски наполнились слезами…

Что в тот момент руководило Артемом, он, пожалуй, не смог бы однозначно объяснить и много лет спустя. Осыпая Инну поцелуями, в порыве чувств он снова крепко прижал ее к себе и всем существом ощутил хрупкость ее тела. Пронзенный неведомой доселе нежностью, он пытался осмыслить произошедшее, но мысли приходили какие-то бессвязные: к привычному состоянию после очередной мужской победы примешивалось осознание того факта, что впервые в жизни девушка, с которой он был близок, оказалась девственницей. К этому Артем не был готов. Боясь спугнуть это неземное, воздушное создание, он даже не заводил разговоров на подобную тему!

— Ну что ты, что ты, — гладил он ее по голове, целовал руки, лицо, глаза, ощущая соленую горечь слез. — Ну не плачь, пожалуйста.

Но Инночка никак не могла успокоиться и с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Из глубины души один за другим на свет выплывали мучительные вопросы: «Что теперь будет? Что будет, если узнают родители? А вдруг я забеременею? Как сказать об этом Тамаре?»

Наблюдая за ней, Артем чувствовал, что на смену душевному замешательству приходит чувство сожаления. Если бы он предвидел, во что все выльется, то, пожалуй, не был бы так настойчив.

— Я не знал… Я не хотел тебя обидеть… Я люблю тебя, — вдруг вырвалось у него.

Никогда и никому прежде он не говорил таких слов. Осознав, в чем признался, Артем изумился сам. А вдруг это на самом деле любовь? Ведь если смотреть правде в глаза, ничего подобного с ним раньше не случалось.

Но вместо того чтобы успокоиться, Инночка неожиданно уткнулась головой в его плечо и зарыдала — то ли потому, что так легко потеряла то, что берегла, то ли оттого, что, будучи сама влюблена, впервые в жизни услышала заветное признание…

— …Когда в последний раз дома-то была? — спросила Тамара после того, как они сели в такси.

— Три года назад, — погрустнела подруга и отвела взгляд. — Маму хоронила…

— Прости… Я не знала…

— Если есть легкая смерть, то, можно сказать, ей повезло… Все случилось так быстро, что даже «скорая» не успела приехать. Тромб. В последние годы у нее давление держалось, врачи говорили: возрастное… Пошли с папой, как обычно, прогуляться перед сном, а на обратном пути прямо у подъезда она и умерла у него на руках… Ты вчера говорила, что у вас с мамой никогда не было откровенных разговоров. У нас тоже долгое время их не было. Не принято было тогда разговаривать с детьми. Все изменилось, когда мы с Артемом развелись. В нашем разводе мама винила прежде всего себя.

— Почему?

— Да потому что они с папой долго не желали замечать, что я выросла, что мне хотелось быть самостоятельной. По-прежнему были строги, контролировали, как в детстве. Результатом этого и стал мой скоропалительный брак. Папа за мамой три года ухаживал, пока они поженились, а у нас все получилось за три месяца. Отчасти мама была права, но и тогда, и сейчас в главном я с ней не согласна: я очень любила Артема, мечтала выйти за него замуж и, когда это случилось, считала себя самой счастливой на свете… Мне не хватает моей мамы, — после долгой паузы, глядя куда-то поверх головы водителя, задумчиво произнесла Инна. — Она всегда была готова приехать по первому зову, старалась помочь, поддержать, Юльку при любой возможности забирала… И никогда, представляешь, никогда больше не повышала на меня голос! Очень переживала, когда и с Вадимом жизнь не сложилась, но зато когда узнала про Дени, сказала просто: езжай.

— А как отец?

— На папу нельзя было смотреть без боли, сердце сжималось. Они ведь всегда с мамой вместе и на работу ездили, и в гости ходили, и провожали друг друга до остановки, если не совпадало расписание. По-моему, он еще года два не верил в то, что случилось. Я да Юлька — все, что у него осталось. Дени предлагал ему к нам переехать, но папа отказался.

— А как он сейчас?

— Свыкся. Дружит с женщиной — на кладбище познакомились, она мужа двумя годами раньше похоронила. Если бы сошлись, мне бы, наверное, спокойнее стало. Все-таки не один… Но он не может.

— Что — не может?

— Память о матери предать не может. Любили они друг друга… А как твои?

— А мои развелись… Мама после этого перебралась в Смоленск, ближе к месту, где росла и училась. Живет одна и словно ждет чего-то… Отец вернулся в родной городок и женился на дочери бывшей соседки. Она младше на двенадцать лет, но, как оказалось, любила его с детства. Так что моему сводному братику восемь лет! Хоть за отца спокойна, он свое отмучился… Как и Юра со мной, — усмехнулась Тамара.

— А Виталик?

— О, Виталику — двадцать восемь! Программист, умница, устроился на хорошую работу, прилично зарабатывает даже по меркам Москвы. Год назад женился, и мне по душе его жена. Догадайся почему? — лукаво взглянула она на Инну.

— Ну, не знаю… Умная, наверное?

— Мудрая! — поправила ее Тамара. — А кроме того — хозяйственная и домовитая. Словом, полная мне противоположность. Месяц назад они квартиру купили, я лишь немного деньгами помогла. Зато уговорила сразу трехкомнатную брать, тем более что к концу лета у них ребенок должен появиться. К счастью или к сожалению, но и мне, и Виталику от рождения достался мамин характер. После моего бесславного ухода из института она с него глаз не спускала, определила место, где будет учиться, а он взял да и уехал после школы в Москву. Сам поступил, сам окончил вуз с красным дипломом. За это время Союз развалился, развелись родители, так что все в своей жизни он сделал сам. Вот так и разлетелась наша ячейка общества на все четыре стороны, — заключила она.

— Но вы общаетесь?

— Конечно! Сережка — связующее звено между мной и родителями, а с Виталькой видимся во время моих частых приездов в Москву. Переписываемся по Интернету. Мама, как мне кажется, так и не смогла понять, почему все так произошло, — печально улыбнулась Тамара. — Иногда мне становится ее безумно жаль, зову к нам, но поживет пару дней — и назад. Как говорит мой сын, нам нельзя жить под одной крышей, даже воздух в комнатах электризуется. Правда, о том, что я сломала себе жизнь, больше не заикается, а Сережку так балует, словно вину загладить хочет. Смотрю на нее в такие минуты и поражаюсь: неужели моя железобетонная мать способна излучать столько тепла и любви!

— О какой вине ты упомянула?

— Все о той же, — вздохнула Тамара. — Много чего было… Для меня моя мама — клубок противоречий. И в чем-то я на нее похожа.

— В каком смысле?

— А в таком, что ее наука не пропала даром, и я во всем пытаюсь руководствоваться здравым смыслом. Но почему-то это не приносит душевного спокойствия. Парадокс: руководствуюсь чувствами — плохо, поступаю по уму — ничуть не лучше. Какой-то неправильный дебет-кредит: ни сальдо подсчитать, ни баланс подбить…

— Теперь я понимаю, почему твоя мама ничего не сообщила тебе о нашей свадьбе, — подняла Инна большие карие глаза на Тамару. — Она руководствовалась здравым смыслом.

— Вот именно, — кивнула та головой. — Мама не забыла о звонке Кравцова, и каждый день, проведенный дома после геодезической практики, был каторгой. Столько нравоучений я за всю свою жизнь не слышала, хорошо что о поездке к морю не успела заикнуться! И деться мне некуда было — ты же помнишь, в день приезда ногу на крыльце подвернула. Телефон не работал… Это я потом догадалась, что она его отключила. А меня, полухромую, отправила в Ленинград. Якобы за двоюродной сестрой присмотреть. На занятия день в день привезла, вот тогда я и узнала о вашей свадьбе…

— А я до последнего надеялась, что ты будешь свидетельницей. Даже после того, как твоя мама отрезала: нет, и все! Видимо, это после моего звонка она решила отключить телефон. Вот так и вышло, что ни тебя, ни Леши мы на свадьбе не увидели, — грустно вспоминала Инна.