Продолжая тяжело дышать, он оторвал голову от Тамариной груди и недоуменно глянул на побледневшее лицо. Закусив губу, она лежала бездвижно, и из-под крепко сцепленных ресниц медленно выползала слеза.

— Ты?.. Зачем? Ты что… пьяна? — не до конца поверив в свои запоздалые выводы, прерывисто спросил Алексей. — Зачем ты это сделала?

— Я не пьяна, — не открывая глаз, ответила Тамара и, то ли не желая встречаться с ним взглядом, то ли боясь этого, отвернулась лицом к стене. — Зато теперь ты знаешь, кто был первым.

Почувствовав, как руки Алексея непроизвольно напряглись, она сделала паузу, смахнула ладошкой сползавшую по щеке щекочущую слезу и добавила дрогнувшим голосом:

— Можешь записать это в длинный перечень своих побед…

— Бред, — тряхнул он головой. — Полный бред… Какой перечень побед?.. О чем… о чем ты думала? Зачем?

— Уходи, — оттолкнула его Тамара и, стыдливо потянув на себя покрывало, заставила переместиться на край кровати.

— Зачем? — снова выдавил он.

В комнате повисла гробовая тишина. Лишь откуда-то снизу слышались приглушенные звуки музыки.

— Тебя, наверное, ждет внизу девушка. Уходи… Пожалуйста, — не поворачивая головы, повторила Тамара.

— Да никто меня не ждет! — нервно повысил голос Алексей и, несмело коснувшись ее руки, повторил: — Ну зачем? Неужели нельзя было все объяснить?

Вздрогнув всем телом от его прикосновения, Тамара на секунду замерла, затем, завернувшись в покрывало, вскочила, стянула со стула халат, с трудом попала в рукава, на ходу отодвинула защелку, открыла замок и, задержавшись в дверях, спросила трясущимися губами:

— И ты бы поверил?

Громко хлопнула дверь душевой. Машинально глянув на постель, Алексей зацепился взглядом за темное пятно на простыне, оделся, тяжело прошел мимо двери, из-за которой слышался шум льющейся воды, вышел в коридор и побрел к лестнице.

Едва он скрылся в темноте лестничного пролета, как из лифта показалась озадаченная Лялька…

— …В шестнадцатом веке Франциск Первый начал собирать коллекцию художественных произведений, которая и стала основой известного на весь мир собрания картин. С тех пор коллекция пополнялась, особенно во времена Наполеона Первого — от всех побежденных наций он требовал в виде дани произведения искусства, — продолжала свой рассказ Инна, широко раскрывая при этом и без того огромные карие глаза.

Миниатюрная фигурка, короткая модная стрижка, простого покроя брючный костюм, классическая маленькая сумочка через плечо, практически без макияжа… Тамара непроизвольно залюбовалась подругой: женщина без возраста — типичная парижанка! Ничего лишнего! Хотя… Пожалуй, именно в минуты вдохновения Инна отличалась от всех парижанок: то, что читалось в этот момент в ее глазах, было присуще только влюбленным.

«И все-таки дуры мы, бабы, — украдкой вздохнула Тамара. — Она не может надышаться на свой Париж, а я влюблена в процесс зарабатывания денег. Нам бы с таким энтузиазмом мужиков любить да детей нянчить, но вместо этого мы придумали себе объект поклонения и неистово ему служим… Хотя почему придумали? Просто больше ничего не оставалось, а так как мы были отличницами и выросли под лозунгом “жить с увлечением”, то и продолжаем увлеченно получать никому не нужные пятерки… И что за чушь в голову лезет?» — тряхнула она головой.

— …На сегодняшний день связь между новыми залами и двором осуществляется с помощью тех пирамид из прозрачного стекла, которые так тебе не понравились, — откуда-то издалека донесся голос Инночки.

— Да ладно. — Тамара равнодушно взглянула на пирамиды через окно. — Я к ним уже привыкла. Только все равно весь этот выставляемый напоказ конфликт эпох лично мне глаз не радует. Пошли дальше. И давай договоримся: Ника и две другие знаменитые дамочки Лувра должны быть последними в нашем списке.

— Ах так! — с вызовом прищурилась подруга. — Да я тебя могу несколько дней кругами водить, и ни одну из этих, как ты выразилась, знаменитых дамочек ты и в глаза не увидишь, хотя они будут находиться за стенкой!

— Все, Сусанин! Молчу! — подняла руки Тамара и рассмеялась. — Узнаю Инночку! Не Кушнерову, не Самсонову, не Тьелон! Я узнаю Инночку Рождественскую! Ура, товарищи! — проскандировала она.

— А я узнаю Ляльку Фунтик, — заметила Инна без особого восторга. — Ладно, неуч, пошли ставить твою первую галочку. А начнем мы с крыла Ришелье, где в цокольном этаже расположена французская скульптура. В экспозиции первого этажа представлены ремесла, а вот коллекция живописи, ядро которой составляют картины фламандских, голландских и немецких мастеров от Средневековья до восемнадцатого века (в том числе Рембрандта и Рубенса), из-за освещения располагается на самом верху. В этом крыле можно также увидеть искусство Древнего Египта, собрание шедевров из исламских стран, отдел Месопотамии. Куда изволите идти?

— Наверх! — подняла указательный палец Тамара и пояснила: — Вниз будет легче спускаться…

Часа через два они вышли к статуе Ники Самофракийской.

— Представь, — Инна гордо подняла голову и, копируя безрукую и безголовую богиню Победы, развела руки в стороны, — не стены вокруг, не эта лестница феодальных времен, а необъятные морские просторы: высокие волны, морской ветер бьет прямо в лицо, за спиной как крылья развеваются одежды, а она смело ведет корабль прямо к победе… Не знаю почему, но я всегда ассоциировала ее с тобой, — опустив руки, как-то виновато улыбнулась она. — С первого мгновения, как только увидела эту богиню.

— Спасибо, — озадаченно поблагодарила Тамара. — Не знаю, как насчет рук, а вот что голову могу потерять, это ты точно подметила… Мне даже неловко, что кроме сына есть еще один человек, который может меня так идеализировать… Эх, дорогая, знала бы ты, сколько раз обстоятельства вынуждали меня поворачивать обратно и раскаиваться в своих поступках… А что касается побед, то иногда их хочется променять на что-то более полезное… На сильное мужское плечо рядом, например. Так что никакая я не Ника, а самая обыкновенная земная баба…

…Забравшись с ногами на кровать и закутавшись в привезенный из дому пушистый плед, все воскресенье Тамара безуспешно пыталась выучить тему по английскому. Чтобы получить зачет автоматом, ее необходимо было ответить завтра, а в голову ничего не лезло. Состояние душевного надлома и опустошения с каждым часом все сильнее затягивало в свою безрадостную пучину. Совсем не так представляла она себе первую близость с мужчиной: одержимая желанием доказать, что все не так, добилась того, чтобы «не так» стало именно «так».

Винить Алексея ей по большому счету было не в чем: сама затянула в комнату, сама спровоцировала… И вот теперь вместо символа чистоты на пьедестале души водрузилась удручающая пустота. От разочарования и тоскливой безысходности опускались руки. Отрывая взгляд от конспекта, она подолгу смотрела в окно, вспоминала, переигрывала, снова вспоминала…

«На улице подморозило, и ветер северный, — вяло отметила она колыхание легкой тюлевой занавески. — Окна надо заклеить».

Окно Лешиной комнаты, как и Тамариной, выходило на северную сторону, и точно так же, как и она, он лежал на кровати и наблюдал за едва заметным шевелением разбросанных на столе исписанных листов. На душе было мерзко.

«А ведь это не я ее, а она меня, — пришел он к неутешительному выводу и, не вставая, закурил очередную сигарету. — Словно щенка ткнула мордой… И Филя ни при чем… Как все глупо получилось!»

Накануне он полночи искал Филевского. Расспрашивая всех, кто попадался на пути, он обнаружил его на одиннадцатом этаже и тут же понял, насколько все они ошиблись в догадках: самая неприступная девушка общежития… Ну конечно, Светка Кочетова с робототехнического!

Рыжеволосая статная девица училась на третьем курсе, была как минимум на двадцать сантиметров выше среднего роста всей женской части института и на столько же шире не только в талии, но и в других местах. Свое крепко сбитое, пышущее здоровьем тело она перемещала по земле, точно идущий по морским просторам мощный фрегат. Высокий бюст при этом слегка колыхался в такт шагам и просто приковывал внимание. Кто-то из ребят метко окрестил ее царицей, а неприступной ее называли из-за внешнего вида, хотя, как поговаривали, характером она обладала очень мягким.