Аврелий Августин потянулся было за восковой табличкой, чтобы записать новую политическую мысль… Но вместо стила его руки отработанным движением взяли вперехват, на изготовку длинный в пять локтей епископский посох. Потому как звякнули бронзовые крючья, отодвигающие массивные скользящие двери. Пусть так, если через порог малой гостевой спальни с достойным поклоном переступил центурион Горс Армилий Торкват.

— Прости за беспокойство, прелатус. Услышал, что ты не спишь. Спешу доложить: на подходе к вилле турма нумидийской кавалерии из Тевесты. По словам дозорных, доблестные тевестийцы прибудут в течение четвертой стражи.

Поболе того, две полуцентурии 3-й когорты маркианцев с ночи скрытно встали в каструм в горном лесу на западе кесарийского сальтуса. Всех ближайших колонов задерживают и допрашивают. Молодой трибун Проб Никиан Секундус обещает богомерзких мятежных еретиков непременно изловить. И примерно, наглядно бичевать преступников, прежде чем представить правосудию магистратов.

Скажи, Аврелий, ты эту помощь из Тамугади предвидел в откровении?

— Просто предполагал, мой добрый Ихтис. Кесарева Дилекта — хорошее место для сбора и отдыха славных воинов.

Иди и ты отдохни. Мы тоже здесь задержимся, до завтрашнего рассвета… Скажем, среди двоеверцев-язычников, тайных еретиков и открытых иудеев…

Даруй нам всем, Господи, незлобивую кротость и любовь к врагам нашим.

Постой, Горс. Кто из твоих дружков контуберналов так ловко петухом заорал? Меня едва не провел?

— Это наш с тобой старый знакомец вексиларий Секст Киртак, прелатус, таким сигналом весть дозорам подавал. Намедни сказал, он твой землячок-компатриот из Тагасты. Дисциплинарно наказать затейника?

— В том нужды нет, мой примпил. Киртак и в отроках был тем же озорником, гистрионом-миметиком, назовем его по-гречески. Мало, наверное, я его увещевал по-учительски…

— Или недостаточно об него розог учительских изломал по доброте душевной, о милосерднейший профессор?

— Может, оно и так… Хотя радость нашего развеселого Секста Ливия понятна, простительна и благочестива…

Епископ не сомневался: квестор ветеранов Гиппо Регия центурион Горс Торкват по прозвищу Ихтис хорошо его понимает. Центуриону так же, как и восьми другим заслуженным воинам, лично отобранным Горсом для сопровождения епископа Аврелия в опасной поездке на юг, нисколько не хотелось проливать христианскую кровь.

Вне всяких сомнений, девять искушенных воителей совладали бы с богопротивной шайкой агонистиков, состоящей из неумелых в обращении с оружием беглых рабов и безземельных колонов. Да и сам Аврелий Августин не станет уж слишком бесполезной и беспомощной обузой, когда б на то воля Всевышнего.

Епископ вновь призвал самого себя к кротости, смирению и любви ко врагам, блуждающим во мраке еретических прекословий и преступлений. Однако не удержался и любовно провел рукой по своему длинному сплошь резному посоху черного дерева с навершием слоновой кости, где три слитые воедино крылатые рыбы держат большую черную жемчужину. Ближе к нижней оконечности резьба сменяется железными инкрустациями, малозаметными со стороны. В случае необходимости острый наконечник вкупе с инкрустированными ножнами можно оставить в щите или в теле неприятеля, высвободив острейшее лезвие воинского копья, в которое превращается епископский посох — знак пастырской власти.

Епископ знаком с воином Горсом с давних пор, со времен принцепса-магнума Теодосия Старшего, величайшего доминуса Запада и Востока. Лет этак двадцать назад в проконсульском африканском Картаге младший центурион Горс Торкват учил ритора Аврелия Августина, вернувшегося из Италии, обращаться с копьем и удлиненным кавалерийским мечом-спатой. Ибо негоже натуральному нумидийцу быть неспособным носить оружие.

Кое-что к тому времени Аврелий умел, кое-какой воинской наукой худо-бедно владел, но конечно не столь искусно, насколько варвар из венедов Ихтис-Рыба, от сослуживцев заработавший греческую кличку за способность плыть 2–3 мили без устали и сидеть под водой больше тысячи ударов сердца. Аврелий это дважды, нет, трижды проверял и всякий раз взирал с удивлением, воистину поражался физическому совершенству человеческого тела, дарованному могучему Горсу от Бога и от предков-воителей далекого племени, обитающего где-то на дальнем севере, на берегах Борисфена.

Однажды северный варвар Горс удивил и доминуса Востока, августа Теодосия Магнума, после одного из сражений во Фракии попросив заменить денежный дар восточного кесаря и обменять на старую, нынче основательно забытую воинскую награду легионера — браслет на руку. Удивленный военачальник, посоветовавшись с комитами, вознаградил молодого воина, благоговейно чтящего победные традиции римских легионов, не только вызолоченным серебряным браслетом, но и полновесным крученой проволоки золотым ожерельем. Сверх того, в знак августейшей милости он даровал ему право на достославное латинское имя Армилий Торкват, то есть Носящий браслет и ожерелье.

В Гиппо Регии никто не возражал, когда Горса Армилия Торквата избрали в число городских магистратов и провозгласили квестором ветеранов, начальствующим над тремя вспомогательными центуриями умудренных воинским опытом отставников легионерской службы.

Все же Ихтис годами помоложе его, Аврелия. Но за последние несколько лет центурион поседел так, что его шевелюру принцепс Домикиан, обожавший протыкать мух острым стилом, мог бы образно назвать снегом, смешанным с медом. Размышляя об Ихтисе, прикидывая, чем он его сегодня озадачит, епископ нисколько не раздражался гневом против того древнего кесаря из фамилии Флавиев, пренебрежительно не отличавшего христиан от иудеев.

Епископ Аврелий коснулся требующего бритья подбородка, пригладил короткий ежик седых волос на макушке и со своей стороны подумал о расхожем риторическом сравнении насчет соли с перцем. Потом подошел к жаровне, попытался раздуть угли, чихнул, взялся за мелкие дрова, сложенные рядом, но разводить огонь не решился. Дровишки сыроваты, притом вилик поскупился, подсунул обычнейшее деревенское топливо, не пропитанное маслом и от того дымное и угарное.

Дым покупать незачем… Но в маленьком кубикулуме не так уж холодно, — справедливости ради отметил епископ. И спал он, не снимая кожаных доспехов, только слегка ослабив шнуровку на высоких мягких сапогах-калькеях. Ему ничуть не желательно, чтобы ночная тревога застала его врасплох неодетым в непристойном и разнеженном виде, словно римляне вождя муcуламиeв Tакфарината.

Внезапного нападения в ночи на кесареву виллу каких-либо бродячих разбойников-киркумкеллионов, погрязших в донатистской ереси, епископ не опасался и не ждал. Ведь основная опасность скрывается вдалеке на юге за горами и Ливийским болотом, где по степям бродят дикие племена кочевников-номадов, ранней весной нередко устраивающие подобные укусу змеи стремительные конные набеги против окультуренных земель, сжигая хозяйские виллы и хижины безоружных колонов, угоняя скот и беспомощных поселян в рабство.

По эту сторону горных вершин Атласа три лимитрофных каструма: Ламбесса, Тамугади, Тевеста — прикрывают мирные народы Нумидии от вторжений с юга баваров, бакватиев, квинквегентанеев и прочих неведомых степных номадов. Между постоянными пограничными укреплениями располагается линия летних застав, а военные посты-кентенарии выдвинуты по ту сторону гор.

За горами и заграницей на диких степных землях тоже живут люди, верноподданные кесарей и августов Запада. Но селятся римские граждане на тамошних туземных югерах исключительно добровольно. На свой страх и судьбу бесстрашно обустраивают имения, закупают в эргастулы новых рабов, сеют пшеницу и ячмень, выжимают оливковое масло, растят виноградную лозу, разводят овец, объезжают и укрощают полудиких гетульских лошадей… Но опять же до превосходящего имперские воинские силы вторжения кочевников, подобного на то, когда сто лет тому назад при кесаре Константине Великом взбунтовавшиеся мавры, поддержанные многолюдством номадов, едва не стерли с лица земли древнюю нумидийскую столицу Кирту, вслед за тем восстановленную и переименованную в Константину…