Во многих кровавых стычках на западе, на юге, на севере Бонифаций основательно истощил подчинившиеся ему вооруженные силы провинции и согласился на посредничество Августина в вопросе примирения его с Галлой Плакидией. Но мирно договориться с Гензериком у нумидийского предстоятеля не получилось.

Возможно, он сам оказался в том злополучно виноват, когда воинствующе обрадовался появлению в городе личного давнего недруга по переписке, арианского епископа Максимина. На радости такой он его живьем разнес вдрызг и вдребезги, логически аргументировано, догматически неопровержимо уничтожил морально на публике в полемической дискуссии.

Так его максимально!.. Возьмем по-гречески, полемика есть война, друг мой арианский…

Писать — одно дело, а говорить, вооружившись ораторским искусством, — дело другое, порой с непредсказуемыми политическими последствиями.

Сказанное в республиканской политике подчас равнозначно сделанному на практике. Вестготских комитов, присланных готско-римской региной Галлой, он, dictum factum, победил, переубедил, де-факто заставил, продиктовал встать на сторону православия. Но тех же малоразумных арианцев из числа вандалов Гензерика, непримиримо ожесточил против Католической Церкви.

Хотя, быть может, и не Августин Гиппонский довел их до бесчинств на завоеванных нумидийских землях, где они встретили серьезное сопротивление легионеров Бонифация и вестготов Галлы. Лютой злобы рексу Гензерику и его свирепым верноподданным также подбавил гиппонский магистрат Горс Торкват, публично со смешком рассказавший, как забавно его пробовал подкупить будущий правитель вандалов. Ихтис очень нелестно отозвался о его умении пить крепкий мерум и владеть мечом.

Вестготские комиты Галлы умело, грамотно воевали с легатами Бонифация, но выдержать натиск количественно превосходящих вандалов, аланов, мавров, в массе взбунтовавшихся против Рима, они не смогли. Даже объединившись с недавним неприятелем, войска провинции были вынуждены отступать на север к морю под защиту стен Гиппо Регия, отходить к Картагу. Меж тем основная часть воинской силы Бонифация задержала врага на юге у Константантины, опираясь на укрепленную линию постоянных каструмов Ламбесса-Тамугади-Тевеста-Дугга. Тем самым в превратностях войны Картаг и Гиппон оказались окружены и взяты в осаду полчищами отвратительного неприятеля.

Те же комит Бонифаций и его ближние контуберналы в силу диктаторского стечения военных действий стали принуждены противником приискать убежище в осажденном Гиппоне, — отметил епископ и задумался о дальнейшем развитии войны с вандалами. Он уже отправил личное послание восточному кесарю Теодосию и теперь ждал его ответа или сразу же присылки мощного числа кораблей, войск из Александрии Египетской.

Должен же племянник в Константинополе пособить тетушке в Риме вернуть ее добро? Либо отобрать у нее достояние, каким она не сумела распорядиться должным способом…

Находясь в окруженном городе, нумидийский архипастырь не переставал уделять внимание епархиальным заботам во всей стране. Лично принимал, размещал, устраивал пропитание, утешал спасшихся беженцев — пострадавших за правоверие клириков, диаконов, мирян. Еще раньше он разослал письма с позволением монастырским братьям и сестрам без колебаний покидать обители ввиду приближения арианских вандалов, не имеющих за душой ничего святого. Но оставил на заданное усмотрение епископов и пресвитеров: по совести и долгу спасаться ли им бегством либо добровольно встречать глумление над святостью их сана и очень возможные смертные муки.

Должно быть, епископ Эводий в данное время добрался в Рим, по заданию предстоятеля убеждает консулов и сенаторов в бедственном положении Африки. То же самое поручено милому Алипию в Константинополе. В помощь ему направлены две очевидицы — мать Элевтерия и молодая монахиня с греческим когноменом Аитема, каким заменено ее старое мирское имя Волюксия…

В первый же месяц осады многим знатным гиппонским согражданам епископ убедительно предложил отослать семейства, чад и лишних домочадцев прочь из города, обреченного на тяготы, лишения, фатальные неизбежности. Да и самим благородным декурионам и куриалам, не способным носить оружие, отправляться поскорее в безопасные края, покамест на приморских укреплениях их доблестным защитникам удается отбивать приступы вандалов. В качестве доброго примера он им указал на квестора ветеранов Горса Торквата, чья семья уже не подвергается опасности. Другой расклад — сам Ихтис, который военачальствует над устойчивой обороной порта и предмостных подходов к нему.

— …Прикидываю и раскладываю, святейший прелатус Аврелий, мы с примпилом Сильвой выстоим пару лет при безусловной поддержке готов. Бешеным вандалам, знаешь, зубы-то железно пообломали, отбив полдюжины приступов. Горячую кровь железо холодит.

Но если готы бросят воевать или в хладнокровное предательство ударятся, нам морские ворота не удержать. Это обязательно случится, если не в этом году, так непременно через полгода или полтора германским варварам непременно наскучит торчать в осаде, не видя богатой добычи и случайной наживы, сколько бы им поденно ни платила светлейшая Галла.

Хорошо, когда б и вандалам надоело нас осаждать бесплодно. Не любят варвары сидеть долго у стен или стоять на них. Но злопамятный рекс Гензерик не отступится, покуда меня не достанет. Что ж, я в стратагемах ко всему крепко-накрепко приготовился. Посмотрим еще, кто кого.

Касаемо крепости городских стен, тебе, знаешь, беспокоиться нет нужды. Высокородному Бонифацию деваться некуда, как до последнего удерживать Гиппон для кесаря Теодосия, тогда он с ним в победителях. Зато из-за мятежа Галла и ее комиты никогда не простят ему ни поражения, ни победы…

Военные соображения Горса епископ принял к раздумьям, кое-что для себя решил, просил у Бога внушить ему, если не совет, то предчувствие. Вполне возможно, время уходить для него наступит пораньше, чем для ближних и присных. Как ни посмотри, ему все же семьдесят пять с лишним лет.

За его столом теперь тесно собираются епископы, нашедшие временное спасение и свободу от преследований за неприступными стенами Гиппо Регия. Меж тем о настоящем освобождении праведных Христос Спаситель непреложно позаботится.

Однажды в майские календы на третий месяц осады нумидийский архиепископ задумчиво обронил за обедом:

— Мне хотелось бы, чтобы вы это знали, друзья и братья мои, в эту годину страшных бедствий и несчастий. Я испрашивал у Бога: благоугодно ли Ему освободить нас от воинственно осаждающего и несносно досаждающего нам врага? Или же во всевидящих очах видится иное, коль скоро служителей Своих укрепляет Он неустрашимой доблестью, дозволяющей покоряться воле Его в ниспосланных Им испытаниях? Либо милость Его распростерта столь широко, что Tы, Господи Боже мой, возьмешь смиренного просителя в лоно Свое?

Помолимся же Господу Богу нашему, братья и друзья мои, за наш покой в мире, за тех, кто нас защищает, и за тех, кому нужна защита… От кого и от чего каждый решает сам в себе. Един свят Господь за всех…

Спустя несколько дней Августин внезапно слег в изнуряющей тело и душу лихорадке. На второй день ясность мышления и неизменный разум к нему возвратились, благодаря энергичному лекарственному врачеванию медикуса Эллидия. Хотя общая изнеможенная слабость по-прежнему его одолевала. С постели он больше не поднимался и работал лежа: писал, читал, диктовал письма. Брался за посох, словно желая встать, когда в подробностях выслушивал воинские новости о ходе осады и прибытии подкреплений из Рима.

Двумя с половиной месяцами позднее он перестал касаться посоха, прислоненного к изголовью кровати. А ослабевшие пальцы не могли удержать ни стилус, ни вощеную табличку у груди. Незадолго до того он отдал распоряжение перенести на пергамент его последние заметки.

Три дня он провел в молчаливом молитвенном бдении, после же попросил переписать отдельные краткие псалмы царя Давида и прикрепить листы на стене, чтобы он их мог прочесть, чуть повернув голову.