Хотя стоит ли, нет ли затевать и эту большую перестройку епископ все же не мог решиться необдуманно наобум. Где Троя, а где троянцы?

Что там уцелело от великолепного и помпезного храма царя Соломона в земном Иерусалиме? И второе колоссальное церковное устроение христопродавцев-иудеев Господь попустил римлянам предать огню, разграблению и разрушению. Меж тем в Египте храмовая цитадель фарисея Хонии пребывает в руинах, в мерзости запустения.

Одобряет ли Творец строительство высоченных башен вавилонских, тщеславно сооружаемых якобы в поклонение Ему? Ведь Всевышний не в рукотворных храмах живет, как говорил первомученик. Небо — престол Его, а земля — подножие ног Его.

Не принял же Он растительную жертву от царя-земледельца Каина, первостроителя одного изначального града земного. Но предпочел тельца от жертвоприношения царя Авеля, как пастыря стад скотьих и человечьих.

Не в искушение ли телесное вводит Вседержитель тех людей, кто сумасбродно смешивает, не видит, чем различен любой низменный град земной от вышнего Града Божия?

Тем менее и тем более на все наличествует Господне произволение, как и свобода воли людской, Провидением предусмотренная, однако им неисповедимо не ограниченная…

Размышляя над этиологией то ли церковного, то ли мирского жизнеустроения, Августин принял окончательное решение, кому будет обращено его многотомное произведение, трактующее переход от античной культуры к христианской цивилизации. Тогда как он едва ли не предвосхитил самого себя, в духе Гая Саллюстия написав о том во вступительном слове книги второй «О Граде Божием».

«Если бы свойственное человеку слабое разумение не осмеливалось противиться очевидной истине, а подчиняло свою немощь спасительному учению как врачеванию, пока не исцелит его божественная помощь, получаемая от благочестивой веры, то людям здравомыслящим и выражающим собственные мнения с достаточной ясностью не было бы нужды тратить много слов для того, чтобы доказать ошибочность того или иного ложно составившегося представления.

Но наиболее распространенная и отвратительная болезнь глупых душ нынче состоит в том, что свои неразумные движения они защищают так, как будто они — сам разум и сама истина. Даже если им кто-либо и представит вполне ясное доказательство их ошибочности, насколько таковое может быть предоставлено одним человеком другому, обороняются они в крайней слепоте. Вследствие чего не видят очевидного, или по крайнему своему упрямству не признают того, что видят.

Поэтому приходится говорить пространно о самых очевидных вещах. Не для того, чтобы представить их зрячим, а для того, чтобы дать их осязать ощупывающим и зажмурившимся».

Позднее в книге семнадцатой Блаженный Августин искренне отметит:

Косвенную цитату из Светония епископ счел уместной для знакового пояснения eго воззрений также людям литературно образованным. Об этом он и ближнему диакону Гераклию не раз толковал благонамеренно и откровенно. Дружески поверял близкому человеку сокровенные мысли о неукоснительном соблюдении правил веры в религиозном миссионерском писательстве, чтобы произвольным употреблением слов не породить нечестивого мнения о тех предметах, которые ими обозначаются. Ведь и Аристотель и Платон о божественном одно говорили понимающим ученикам, однако же несколько иное писали, распространяли среди невежественных профанов, в темноте, во мракобесии народном искажающих, извращающих истины философии и религии.

— …Коли я, смиренный исповедник Слова Божия в словесном пространстве, во времени историческом изобличаю бесчестное и бесстыдное язычество, сын мой Гераклий, то направляю эти многокнижные рассуждения к простым суеверным умам, способным простодушно, понимай, малодушно загрязниться, отпав от чистоты евангельской веры. Не пустого суесловия ради мы изобильно красноречиво проповедуем, но для просвещения и обогащения нищеты умов человеческих.

Умному довольно малого, чтобы его вера счастливо устремилась к максимальному познанию. Глупцу же необходимо многое объяснять и разъяснять, приноравливаясь к его мизерному минимальному пониманию простейших умопостижимых истин.

Скажем, один из примитивных способов объяснения неукам и неучам состоит в изобилии авторитетных цитат и частых ссылок на авторитетность дотоле написанного, общеизвестного и общепринятого. Касаясь того же экклесиально, то есть общественно канонизированного Священного Писания, мы придаем нашей речи необходимую каноническую убедительность, применяясь к душевному соображению людей посредственных, поверхностных, малообразованных, малограмотных или вообще бесписьменных-безграмотных.

Ты же не хуже меня знаешь, мой Гераклий, насколько они умелы в расспрашивании, и сколь неловки, неуклюжи в понимающем усвоении ответов услышанных либо прочитанных. Следственно, чем меньше мы подстрекаем скудоумцев на глупейшие вопросы, тем больше они проникаются доверием к истинности наших утверждений.

Божественная истина должна последовательно оставаться непреложной истиной даже в скудном и кургузом одностороннем соображении простонародных умников, сколько бы поколений благородных предков они ни насчитывали. Ибо благородство цивилизованного разума отнюдь не всегда определяется кровным происхождением, но зачастую приобретается самокультурой и самопросвещением.

Разумная душа, получившая самообразование, обретает способность к широкому многостороннему познанию, пребывая несокрушимо твердой в вероисповедании и неустрашимой в проповедничестве.

Исходя из чего мы, к примеру, можем с пользой для освещения и освящения истины, какой не понимал Понтий Пилат, избирательно ссылаться на оспариваемых сочинителей прошлых веков: донатиста Квинта Тертуллиана, пелагианина Оригена Александрийского, хилиаста, монтаниста Иринея Лугдунского. Мы в состоянии пользоваться подходящими цитатами из подложных посланий «К евреям» или «К Тимофею», «К Титу». Хотя прекрасно знаем, кто такие Ориген с Тертуллианом, Ириней, боровшийся с чужими ересями, проповедуя свое жидовствующее еретичество. А также осведомлены в том, что Святой апостол Павел к означенным эпистолам руку никогда не прикладывал.

Богословам, просвещенным в герменевтике и библейской литературе, отлично известно, почему в наилучших списках в подлиннике предстают неподдельными лишь пять творений апостола. Одно обращение к римлянам, два послания к коринфянам, воззвание к галатам, письмо к богатому Филимону Колоссянину — апостол доподлинно написал, надиктовал, правил собственной рукой. Прочие же произведения ему лишь приписываются с большим или меньшим правдоподобием.

Будь в той мнимой подложности уверены невежды, неуки, неучи, то могли бы они горестно возопить: а где же религиозная истина? И, естественно, поместят в разряд неправдоподобной сомнительности все письменное наследие апостола. Усомнившись неуважительно, изверившись нечаянно, пошатнется их вера, которая не совсем вера, но суеверное пристрастие к авторитетной букве.

Для нас же важнее животворящий дух познания, позволяющий нам находить во всех включенных в церковный канон посланиях апостола некоторые его подлинные мысли из устных проповедей, из несохранившихся писем, развернутые далее, рационально, логично согласующиеся, сообразные тому, что он провозгласил в произведениях, несомненно, принадлежащих его стильному письменному творчеству.

Вот тебе и правило веры, Гераклий. Почаще переворачивай стиль и заглаживай шершавое восприятие умов недостаточных и умников малообразованных. А на гладкой чистой табличке напишешь тогда, чего тебе вздумается, даже если это далеко расходится с расхожими представлениями. Немного, но умно для избранных и умных в той же книжке для глупых. Поскольку разумные читатели читают много и быстро, а не так чтобы очень неразумные — медленно и мало.

Возьми — читай…