В заповедном лесу под Прагой, где были расположены правительственные дачи, мы простояли около двух недель. Долгожданный безмятежный отдых, мы блаженствовали. Иногда выходили на окраину леса, и отсюда с высот, на которых он расположен, была хорошо видна Прага. Внизу шли улицы, заполненные ликующим народом, дома, утопающие в зелени деревьев, городские трамваи. Нам все это было в диковинку, не верилось еще, что война закончилась, что не надо рыть окопы и занимать огневые позиции, наблюдательные пункты. В какой-то степени мы чувствовали себя неуверенно, настолько отвыкли от мирной жизни.

Мы старались без нужды не появляться в городе, пусть народ ликует. Но пражане быстро нашли к нам дорогу. Ежедневно нас посещали фотографы. Это им мы обязаны тем, что у нас сохранились фотографии тех дней, где мы запечатлены со своими фронтовыми друзьями. Устраивались встречи официальные и спортивные, даже состоялся футбольный матч: сборная Чехословакии — «сборная» нашей дивизии. И хотя счет был двухзначный в пользу чехов, но результат общий был исключительно положительный. Люди хотели видеть нас и понять: как мы смогли одолеть такого сильного врага, как гитлеровская Германия? Ни одна армия других государств не смогла оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления нацистам, и только наша армия, наши солдаты и офицеры, которые были здесь с горожанами, смогли победить такого врага. Для пражан это было интересно, и с неподдельной радостью они относились к нам. Мы им платили тем же.

Вскоре меня вызвали в штаб нашей 53-й армии, где состоялись трехдневные сборы офицеров разведки дивизий и полков. Подводились итоги боев, и вместе с тем нас знакомили с организацией армий США, Англии, Франции, утверждая, что мы должны знать своих союзников. Одновременно нам преподали и организацию армии Японии, не объясняя, зачем нам это надо. Мы не придавали этому должного значения и только значительно позже поняли, в чем дело. К нашему удивлению, нам под расписку было объявлено, чтобы мы никому не разглашали, о чем шла речь на этих сборах.

2 июня 1945 года наша дивизия начала погрузку в эшелоны на одной из станций вблизи Праги — Ржичаны. Подвижного состава было очень мало, вагоны давали только для лошадей, а орудия грузились с предельной плотностью. Повозки разбирались на мелкие части. Личный состав размещался в основном на платформах вместе с орудиями и частично с лошадьми.

Наш штаб полка, где я теперь служил, размещался в штабной машине и под ней на платформе. Солдатский «телефон» уже распустил слух, что дивизия едет в Москву на Парад Победы. Можно было поверить этой утке, учитывая, что наша дивизия — 1-я гвардейская Краснознаменная, ордена Суворова воздушно-десантная. С этой верой мы и ехали до самой Москвы.

Ехали по Чехословакии, Германии, Польше. Короткие остановки на некоторых станциях. Мы вглядываемся в проезжаемые города и села Германии. Им война почти не нанесла вреда, не то что советским населенным пунктам.

Целый день простояли в Дрездене, поскольку дорога еще функционировала в ограниченном режиме. Ходили в город — он буквально весь превращен в груду камней, стерт с лица земли. Здесь поработала авиация наших союзников — американцев. Необходимости в такой варварской бомбардировке не было. Пострадало гражданское население, более сотни тысяч погибло под развалинами. Все дело в том, что город входил в зону оккупации наших войск и американское руководство под благовидным предлогом разрушило все, что могло иметь какую-либо пользу для СССР. Жители, уцелевшие от бомбежки, расчищали узкие дорожки от кирпича, лишь бы можно было пройти. В воздухе висел тошнотворный запах разлагавшихся в завалах трупов. Картина тягостная, хотя это и была ненавистная нам Германия, принесшая нашей стране неисчислимые бедствия, и такие потери, которые и сейчас, спустя более пятидесяти лет после окончания войны, не могут еще подсчитать. Почти каждый год цифра потерь все увеличивается и увеличивается.

Вскоре наш эшелон двинулся вперед. На следующий день едем по территории Польши. Здесь война прокатилась так, что следы ее видны везде: разрушены станции, города и многие села. Вместе с тем не можем не отметить, что здесь, в Германии и Западной Польше, крестьяне жили значительно лучше, чем у нас в СССР. Это видно по добротным постройкам, не сравнимым с нашими убогими домами в деревнях, даже там, где войны не было.

Особенно тягостная картина открылась нам в Белоруссии, где не было буквально ни одной железнодорожной станции, где бы не был разрушен или сожжен вокзал, пристанционные постройки. Во многих местах в селах торчат одни трубы, люди ютятся в землянках, уцелевших сараях, полуразрушенных домах. Везде видны следы войны: земля изрыта воронками и окопами, валяется разбитая техника, редко где увидишь засеянное поле. Земля густо нашпигована минами, неразорвавшимися снарядами и бомбами. Полураздетые и голодные дети просят чего-нибудь съестного. На коротких остановках делимся чем можем. Здесь дорога функционирует на полную мощность, и наши эшелоны мчатся с предельной скоростью на Москву.

Примерно числа 15–16 июня наш эшелон прибыл в Москву. Где-то неподалеку от Красной Пресни стоим эшелоном. На соседних путях другие эшелоны нашей дивизии, ждем команды на разгрузку, но ее нет. Вечером над городом вспыхнули ракеты праздничного салюта. Позже, через несколько лет, когда я был на учебе в Ленинграде, узнал, что это была тренировка к Параду Победы, который состоялся 24 июня 1945 года. Мы же подумали, что столица отмечает какое-то событие, и приняли в этом самое непосредственное участие. Солдаты повысыпали из вагонов и открыли такой «праздничный салют» из стрелкового оружия, какого и противник-то, очевидно, не выдержал бы. Правда, стреляли все вверх, но о холостых патронах мы и понятия не имели и стреляли, конечно, боевыми.

Канонада получилась подходящей даже по фронтовым понятиям. Московская комендатура была «шокирована» такой огневой поддержкой. Вскоре несколько машин с комендантским нарядом прибыли и на нашу станцию, чтобы «успокоить» не в меру торжествовавшие эшелоны. Кое-как удалось угомонить солдат.

Неподалеку от нашей остановки находился какой-то клуб, и там начался танцевальный вечер. Играл старенький патефон, и десятка два девушек кружились в танце. Парней почти не было, выкосила война. Для нас танцы тоже были в диковинку. За всю войну я, да и другие мои товарищи не видели ничего подобного, да и танцевать-то многие из нас не умели. На фронт мы ушли 17-летними пацанами, не успев даже войти во взрослую жизнь.

Мы, несколько офицеров, жались в сторонке, к тому же и наш фронтовой «наряд» не соответствовал этой обстановке: замызганное, изношенное обмундирование, закопченные в эшелонах лица не придавали нам особой уверенности. Но московские девчата, очевидно, догадались, с кем имеют дело, и уже вскоре мы приняли активное участие в танцах, выделывая замысловатые «кренделя» вместо танцевальных пируэтов. В общем, оттоптав многим девушкам ноги своими солдатскими сапогами, мы довольные вернулись в эшелон, а рано утром были уже в пути. Очевидно, московскому начальству пришлась не по душе наша канонада накануне вечером. Поезд наш мчался на восток, и мы опять терялись в догадках: куда?

Проезжаем Урал. Здесь войны не было, но она чувствовалась по бедности и убогости сел и станций, мелькавших вдоль железной дороги, толпам людей с узлами. А наш эшелон мчится почти без остановок.

Подъезжаем к Омску. Это уже почти родные края. Очень захотелось побывать дома, прошло ведь четыре года, как его покинул. Заговорил об этом с начальником штаба полка. Он посоветовал обратиться к командиру полка — его машина на соседней платформе. Перебрался туда и обратился со своей просьбой к подполковнику Лебедеву — командиру нашего полка. Он выслушал, посмотрел на меня и спрашивает: «А куда мы едем?» Я ответил, что не знаю. Он говорит: «Вот и я не знаю, куда же я тебя отпущу?» Затем он начал дотошно расспрашивать, о чем говорили на сборах разведчиков под Прагой. Я ответил, что дал присягу о том, что никому не расскажу, что нам там говорили. Он ответил, что та война, на которой мы были, уже кончилась и всякие секреты потеряли смысл. В общем, я вспомнил, что нам на тех сборах давали организацию японской армии. Я как бы невзначай сказал ему об этом. Он сразу же вскочил и спросил, почему я об этом не сказал раньше. Я ответил, что не придавал этому особого значения. Теперь я уже и сам понял, что мы неспроста торопимся на восток и что у нас не было еще демобилизации солдат старших возрастов, которых уже давно пора бы отпустить домой. Мы поняли друг друга, хотя напрямую разговора о войне с Японией не было. В общем, командир полка разрешил мне заскочить домой на два-три дня и потом догнать эшелон.