Где-то в середине апреля 1945 года, продолжая наступление в общем направлении на северо-запад, на Прагу, рано утром батальон, который я поддерживаю, спустился в лощину и остановился на завтрак. Неподалеку остановилась батальонная кухня, и солдаты с котелками потянулись за завтраком. Здесь же и я со взводом управления. Кухня, раздав завтрак, уехала, а батальон отдыхал. Над лощиной стоит жидкий туман, он скрывает нас от противника, но нам противник тоже не виден. Мои солдаты поживились на батальонной кухне тем, что осталось от завтрака батальона. Наша дивизионная кухня бог знает где, и рассчитывать на нее не приходится.

Вскоре позади нас послышался рокот танковых моторов. Командир батальона сообщил, что на этом рубеже должна вводиться в бой танковая бригада. Вскоре танки двинулись в атаку. Я подумал, что теперь наступление пойдет веселее. Танки приближаются к нам. Вдруг с высоты, где находился противник, по нашим танкам открыла огонь вражеская батарея. Снаряды пролетают над нашей головой. Но батальон продолжает отдыхать, поджидая, когда подойдут танки, чтобы вслед за ними идти в атаку.

Неожиданно из тумана вынырнули наши танки и врезались в отдыхающий батальон. Солдаты начали разбегаться, несколько человек попали под гусеницы и были раздавлены. Несколько человек убито пулеметным огнем, есть раненые. Один танк мчится прямо на меня. Я успел откатиться в сторону, но пола шинели попала под гусеницу танка. Рванулся изо всех сил, крючки шинели разогнулись (мы, офицеры, носили такие же шинели, что и солдаты), и я успел выскочить из нее, прежде чем танк развернулся, чтобы «проутюжить» нас. Увертываемся от танка то в одну, то в другую сторону, грозим кулаками танкистам. Кто-то из солдат стреляет по танкам из автомата. Командир батальона с маузером в руке бегает между танками, стучит палкой по броне.

Наконец танки остановились, очевидно, танкисты поняли, что давят своих бойцов. Командир батальона кричит, чтобы танкисты вылезли из танков и посмотрели, что они наделали. Но танкисты, поняв, что так просто не отделаться, из танков не вылазят.

В одном танке приподнялась крышка люка, и, очевидно, комбриг начал объяснять командиру батальона, что кто-то из начальства, руководившего вводом бригады в бой, сообщил ему, что впереди наших войск нет, к тому же и вражеская пушка открыла огонь, и танкисты в тумане не разобрались, что тут свои войска.

В общем, картина, даже по фронтовым меркам, получилась ужасная. Несколько человек из батальона буквально растерзаны гусеницами на кровавые куски, смешанные с грязью. Несколько раненых на глазах у всех умирают от полученных ран. Слава богу, мои солдаты все целы. Наматерившись вдоволь, командир батальона сообщил об инциденте командиру своего полка. Тот, пообещав разобраться в случившемся, приказал батальону атаковать за танками и постараться не отставать от них.

Продолжаем наступление в прежнем направлении на Прагу. Впереди крупный чехословацкий город Брно. До него еще километров тридцать.

Батальон атакует очередное село, противник оказывает упорное сопротивление. На нашем направлении действует крупная вражеская группировка войск, насчитывающая более миллиона человек и много боевой техники. Как позже стало известно, эта группировка стремилась во что бы то ни стало задержать наступление наших войск и дать возможность нашим союзникам — американцам и англичанам — как можно дальше продвинуться на восток, чтобы в конечном итоге сдаться им в плен.

Немцы боялись сдаваться нам в плен, и, конечно, не без оснований. Прежде чем вернуть пленных Германии, их заставляли восстанавливать все разрушенное. Конечно, все они не восстановили, но поработать им пришлось и после войны.

Вместе со своими разведчиками и связистами двигаюсь вслед за батальоном по ровному, открытому полю, нигде ни кустика, ни бугорка, чтобы занять НП. Вражеский снайпер, очевидно, обратил внимание на мою группу. Несколько пуль просвистело рядом, а несколько разорвалось у самых ног. Стреляет снайпер разрывными пулями, которые даже при легком ранении наносят тяжелые раны. Укрыться от него негде.

Слева от нас, в 50 метрах, проходит небольшой оросительный канал, берег обрывистый, метра полтора высотой. Прыгаем в воду: глубина по пояс, и вода, конечно, очень холодная, но выбора нет. Только спрыгнул в воду, как на том месте, где я стоял только что, облачко разрыва пули. Задержись я буквально на секунду, и пуля была бы моей.

Бредем по воде метров сто пятьдесят, стараясь выйти из зоны обстрела. Впереди справа село. Батальон уже захватил окраину и ведет бой в селе. Выскакиваем из канала и перебежками продвигаемся к крайним домам. Занимаю НП на крыше одного из домов почти в центре села. Видимость сильно ограничена другими домами и деревьями возле них. Пехота ведет бой буквально за каждый дом, и где кто находится, трудно определить.

Открыл огонь батареи по дальней окраине, и затем постепенно «подтягиваю» разрывы ближе к тем местам, где особенно сильная перестрелка. Снаряды с визгом пролетают над крышами. До разрывов своих снарядов не больше 300 метров. Нам, артиллеристам, очень трудно вести огонь из орудий при бое в населенном пункте — видимость сильно ограничена, цели трудно обнаружить, тем более что противник все время маневрирует. Фронт не имеет четкой конфигурации, одна группа солдат продвинулась на несколько домов дальше, чем соседняя, другая, встретив сильный огонь, залегла и т. д. В такой обстановке можно попасть по своим, но пока все обходится благополучно.

Бой в селе продолжается. Где-то рядом, справа от меня, что-то горит, дым закрывает сектор наблюдения, мешает ведению огня. Приказал разведчикам узнать, в чем дело и потушить огонь. Вскоре мне сообщили, что горит сено на крыше сарая, который вплотную примыкает к дому, в котором я сижу. Приказал сбросить сено и затушить огонь.

Вскоре я слез с крыши, вижу, как хозяин дома — пожилой мужчина интеллигентного вида, но в крестьянской одежде — что-то копает в сарае, на крыше которого горело сено. Я задал ему вопрос: почему он не тушит сено, может ведь и дом загореться? Он махнул рукой, что-то пробурчал в ответ и продолжает копать яму в сарае. Мне разбираться некогда, вновь залез на крышу.

До позднего вечера продолжался бой за село. Совсем стемнело. Батальон выбил немцев из села и закрепился на его окраине. Оставив дежурного разведчика на НП, спускаюсь вниз. Разведчики наскоро готовят нехитрый ужин: сухари, консервы, чай.

Садимся ужинать. В комнату, где мы расположились на ужин, входит хозяин. Мои первые наблюдения подтвердились — это не крестьянин, хотя живет в деревне и носит крестьянскую одежду. Хозяин на довольно сносном русском языке, конечно с заметным акцентом, приглашает нас пройти в соседнюю комнату, там, очевидно, гостиная. Мы же и так рады тому, что наконец сможем эту ночь провести в тепле и сухими, в доме.

В гостиной накрыт небольшой стол. На нем хлеб, сало, картофель, какие-то закуски. Хозяин зовет за стол, нас дважды приглашать не надо. Садимся. Хозяин достает темную бутылку вина и разливает в рюмки. Я даю знак Сотникову, чтобы он достал фляжку с водкой. Хозяин все понял и просит сначала выпить его вина, показывает бутылку. На ней выпуклыми цифрами видна надпись: «1898 год». Хозяин утверждает, что это год изготовления вина, которое готовил его дед. Я запомнил год изготовления вина потому, что он совпадает с годом рождения моего отца. Вино темно-вишневого цвета, довольно густое и сладкое.

Выпили по рюмке, переглянулись. Наша обычная посуда — солдатская кружка или консервная банка. Закусили, Сотников начал разливать в рюмки водку из фляжки. Хозяин поздравил нас с освобождением села, приглашает нас к ящику, который стоит в углу. Обычный фанерный ящик. Открывает его и достает оттуда завернутые во что-то бюсты Ленина, Сталина и, наверное, всех членов Политбюро ЦК ВКП(б). Тут же в непромокаемом большом пакете пачка фотографий, узнаем на некоторых хозяина дома, он снят в одной группе с членами Политбюро и другими известными революционерами из разных стран мира. Мы, конечно, удивлены увиденным. Хозяин объясняет, что он член Президиума 3-го Интернационала и до войны довольно часто бывал в СССР на пленумах Президиума.