Огромные потери нашей страны объясняются прежде всего тем, что она вынесла на своих плечах основную тяжесть борьбы с главными силами агрессора и битвы, в которых был сломан хребет захватчиков, развернулись на ее территории.
Более половины потерь Советского Союза — это расстрелянные и замученные в плену, погибшие в результате бомбардировок, артобстрелов, блокады Ленинграда, непосильных работ в рейхе и террора на временно оккупированной территории страны. История не знает более чудовищных преступлений, чем те, которые совершили гитлеровцы. Фашистские орды превратили в руины десятки тысяч городов и деревень. Они убивали и истязали людей, не щадя женщин, детей и стариков.
Развязывая войну, агрессоры стремились не только захватить территорию нашей страны, но и уничтожить советское государство, превратить людей в рабов. Расовая ненависть, захватнические устремления и звериная сущность фашизма слились воедино в политике, стратегии и методах ведения войны. В установочных документах о политических целях войны против СССР, разработанных гитлеровцами, говорилось: “Речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве… Дело заключается скорее всего в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их”[486]. Некоторые зарубежные исследователи не без оснований называют действия интервентов на оккупированной советской территории индустриализированным геноцидом, характерными чертами которого явились: идеологически обоснованное уничтожение целых народов; пол и возраст уничтоженных; отравление газами людских масс в теоретически неограниченном количестве и почти полное уничтожение гор трупов, организованное на промышленных началах; подавление сопротивления, которое осуществлялось практически в течение всего периода изоляции обреченных на уничтожение рас и народов и существования нацистского режима. Новейшими и далеко неполными исследованиями установлено, что число лиц мирного населения на временно оккупированной территории СССР, казненных нацистами, достигло 7,4 млн чел., в том числе более 221 тыс. детей[487].
Безвозвратные потери советских вооруженных сил составили 11,4 млн человек и превысили потери Германии и ее союзников (8,6 млн чел.) на 30 %[488]. Данные о потерях и их причинах являются объектом острой дискуссии с априорной тенденцией к их увеличению средствами массовой информации.
Изучение документов, в том числе ранее недоступных, представляет возможность в основных чертах ответить на вопрос о причинах многомиллионных безвозвратных потерь Красной Армии в первый период войны, которые превысили 6 млн чел. или 54,6 % — более половины потерь всей войны[489].
Как известно, войска приграничных округов не были своевременно приведены в боевую готовность и мощнейшая сила первого удара вермахта поставила наши армии на западном направлении в критическое положение. Известно и то, что страна, вооруженные силы, народ готовились к борьбе с агрессором. Ценой исключительного трудового напряжения по количественному производству основных видов оружия и военной техники (самолетов, танков, орудий и минометов) СССР постепенно достиг, а затем, в 1940 — первой половине 1941 г. превзошел Германию. Ряд образцов военной техники превосходил технику противника и оказался лучшим на протяжении всей войны. Однако в целом к началу войны разрыв в уровне развития науки и техники, качестве вооружения преодолеть не удалось, несмотря на усилия ученых, конструкторов и их неоспоримые достижения во многих отраслях. Как следствие — значительная часть вооружения по своим тактико-техническим данным уступала немецкому (по самолетам на 75–80 %). Отставало развитие стрелкового оружия (автоматов), зенитной артиллерии и особенно радиосвязи. Флот испытывал острый недостаток в тральщиках, охотниках за подводными лодками, не имел контактных мин и т. д.
Численность Красной Армии и Военно-Морского Флота значительно возросла (с 1,9 млн человек в 1939 г. до 4,9 млн человек на 1 июня 1941 г.). Однако быстрый рост новых формирований происходил без должного учета реальных возможностей в снабжении их вооружением, боеприпасами, средствами связи, автотранспортом. Это в особенности касалось танковых частей и средств ПВО. Так, к началу войны для укомплектования новых танковых и мехсоединений не хватало 19,2 тыс. танков, 43 тыс. тракторов, 300 тыс. автомобилей. По этой же причине весьма низкой оставалась боеспособность механизированных корпусов западных округов, принявших на себя главный удар противника.
Разработанные Генеральным штабом РККА и утвержденные 14 октября 1940 г. правительством “Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940–1942 годы” реалистично оценивали сложившуюся обстановку. В “Соображениях” делался следующий вывод о противниках СССР: “Таким образом, Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на Востоке против Японии, как открытого противника или противника, занимающего позиции вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение”[490].
Тем не менее политическое и военное руководство не сумело выработать реалистический план ведения войны. Следует ли наносить упреждающий удар по противнику? Каковы будут рубежи обороны и действия войск в случае внезапного нападения и наступления противника вглубь территории страны?
Эти кардинальные вопросы большой стратегии, от которых зависели эффективность отпора агрессору, судьбы миллионов советских людей, остались, по существу, нерешенными. Вероятность отступления далее ослабленной линии укреплений на старой границе, вопрос о последующих рубежах обороны, насколько об этом можно судить по доступным к настоящему времени документам, только начали разрабатываться. Выводы по итогам войны с Финляндией, обнажившей крупные недостатки в боевой подготовке и материальном обеспечении войск, реализовывались медленно.
В сложившейся обстановке разгром вермахтом летом 1940 г. в быстротечной кампании французской армии, а фактически всех сил англофранцузской коалиции на Европейском континенте явился фактором стратегической внезапности. Расчеты на затяжную для Германии войну на Западе рухнули. Соотношение сил резко изменилось в пользу агрессоров. Время подготовки страны к обороне оказалось сжатым до предела. Массированное применение противником танков и авиации требовало коренного пересмотра многих устоявшихся положений стратегии, оперативного искусства и тактики, обеспечения войск новыми видами боевой техники, транспортом, материальной и морально-психологической подготовки личного состава к ведению войны в несравненно более сложных условиях, нежели в Монголии и Финляндии. Трудно объяснить в этой связи заявление наркома обороны С. Тимошенко на совещании высшего руководящего состава РККА (21–30 декабря 1940 г.) о том, что “в смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового”[491].
Далеко идущие негативные последствия имели и завышенные оценки возможностей своих войск. 28 декабря 1940 г. командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Павлов, войска которого противостояли вермахту на направлении главного удара, утверждал, что советский танковый корпус способен решить задачу уничтожения одной-двух танковых или четырех-пяти пехотных дивизий противника. 13 января 1941 г. на совещании в Кремле с участием высшего командного и политического состава Вооруженных Сил СССР начальник Генерального штаба генерал армии К. Мерецков сделал следующее заявление: “При разработке Устава мы исходили из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою, она, безусловно, разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух-трех дивизий противника. В наступлении полторы дивизии преодолеют оборону дивизии противника”[492]. Начиная с весны 1941 г. в действиях Сталина и его окружения очевидны нарастающие признаки смятения и неопределенности. Так, в мае 1941 г. в Генеральном штабе был разработан вариант нанесения силами первого стратегического эшелона упреждающего удара по германской группировке, сконцентрированной на границах СССР, ее разгрома, овладения Польшей и Восточной Пруссией. В июле Политбюро приняло постановление иного характера — о дислокации войск второго стратегического эшелона (“второй линии”) в основном на р. Днепр, отражавшее растущую неуверенность в способности нанести агрессору мощный ответный удар и перенести боевые действия на его территорию, как это предусматривалось доктринальными взглядами и расположением выдвигавшихся к западным границам советских войск. Поступившие в распоряжение историков документы указывают, что в среде советского политического и военного руководства преобладала уверенность в том, что войны в ближайшее время удастся избежать. Характерно в этом смысле обсуждение проекта директив Главного управления политической пропаганды на заседании Главного военного совета 4 июня 1941 г., за две недели до начала войны. Г.М. Маленков, раскритиковав проекты директив, сказал: “Документ примитивно изложен, как будто мы завтра будем воевать”. (Курсив мой. — О.Р.) Судя по стенограмме, никто не возразил. (В обсуждении приняли участие С.К. Тимошенко, А.А. Жданов и С.М. Буденный.)[493] Много лет спустя в беседе с П.М. Деревянко и автором настоящего раздела Маршал Советского Союза А.М. Василевский рассказывал (редакция газеты “Красная звезда” поручила нам подготовить статью, посвященную 70-летию выдающегося полководца), что после разгрома Франции военные и политические руководители страны постепенно пришли к выводу, что в случае нападения на СССР врага можно будет обескровить и разбить только в тяжелых боях непосредственно на нашей территории. Наряду с решением о создании линии обороны по Днепру был оформлен на картах замысел создания государственного рубежа обороны на дальних подступах к Москве. Иными словами, новые стратегические решения только прояснялись, когда до войны оставались считанные часы. В результате обсуждения конкретных мер, вызванных нарастающей угрозой немецкого нападения, — от необходимости нанесения упреждающего удара до уверенности в том, что Германию удастся удержать на какое-то время от войны дипломатическими акциями, — активно реализовывались последние. Такого рода решения, как подписание с Германией секретного протокола о продаже Советскому Союзу “кусочка Литвы” — участка территории в районе Сувалок за 7 млн золотых долл. (10 января 1941 г.), известное заявление ТАСС о беспочвенности слухов о возможной войне между СССР и Германией (14 июня 1941 г.), согласие правительства СССР на поставку Германии зерна через Румынию (21 июня 1941 г.), планов Германии не изменили. Следует вместе с тем отвести как несостоятельную версию о том, что Сталин “все знал” о предстоящем нападении Германии и его сроках, но действенных мер не предпринял. Сведения, поступавшие правительству, были противоречивы, затрудняли анализ и без того сложной обстановки, препятствовали раскрытию главной цели дезинформационной деятельности нацистских спецслужб — достигнуть внезапности первого удара вермахта. Из трех известных нам каналов разведданных — ГРУ, внешней разведки ВМФ и НКГБ — наиболее объективная информация поступала из 1-го управления НКГБ (начальник — П.М. Фитин). Именно за его подписью И.В. Сталину 17 июня 1941 г. было представлено спецсообщение из Берлина, в котором говорилось: “Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время”[494]. Тем не менее войска в приграничных округах не были своевременно приведены в боевую готовность. Однозначно негативное значение имело заключение начальника ГРУ генерал-лейтенанта (позднее маршала) Ф.И. Голикова от 20 марта 1941 г. о том, что сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР “необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от англичан и даже, может быть, германской разведки”[495]. Появившиеся в печати косвенные свидетельства о том, что Ф.И. Голиков стремился таким образом угодить Сталину, опасаясь в противном случае репрессий, вызывают сомнения. Ф.И. Голиков был опытным военачальником и человеком твердых убеждений. Вряд ли он не понимал, что просчет в этом случае будет иметь роковые последствия в том числе и для него лично. Немало дезинформации поступало и по дипломатическим каналам. Советский посол во Франции телеграфировал 19 июня 1941 г. в Наркоминдел: “Сейчас здесь все журналисты болтают о всеобщей мобилизации в СССР, о том, что Германия предъявила нам ультиматум об отделении Украины и передаче ее под протекторат Германии и прочее. Слухи эти идут не только от англичан и американцев, но и из немецких кругов. По-видимому, немцы, пользуясь этой агитацией, и готовят решительную атаку на Англию”[496].
