Большую роль в разнообразных пацифистских движениях, особенно в США, играли женщины. Среди них особенным влиянием пользовалась американская секция Международной женской лиги за мир и свободу, объединявшая до 13 тыс. членов. Наряду с другими миротворческими организациями женские объединения участвовали в многочисленных кампаниях за разоружение, развернувшихся в 20-е годы; однако их деятельность привела только к постановке проблемы о моральном разоружении и “духовном замирении народов”[283].
В целом, согласно выводам исследователей, пацифистские организации, несмотря на значительную активность, оставались немногочисленными и бессильными сколько-нибудь заметно повлиять на разворачивание грозных исторических процессов, приведших к мировому экономическому кризису 1929–1933 гг. и приходу к власти фашизма в Германии.
В отличие от более или менее политизированных и секуляризированных западных пацифистских течений в Европе 20-х годов складывалось принципиально иное, хотя и немногочисленное, идейное миротворческое движение. Оно было связано со стремлением к диалогу между христианскими церквами с целью найти пути к всехристианскому единству. Первые послания Вселенского Константинопольского патриарха Иоакима III, посвященные сближению церквей и объединению христиан, были выпущены еще в 1902 и 1904 гг. После первой мировой войны по инициативе Епископальной церкви США было создано движение “Вера и устройство”, выдвинувшее предложение о созыве Всемирной всехристианской конференции. В ответ на эту инициативу Вселенский патриархат в 1920 г. выпустил послание, адресованное “главам всех церквей мира”. Патриархат призвал к сближению между христианами и созданию Лиги церквей, подобной образованной незадолго до этого Лиге Наций[284]. Несмотря на в высшей степени разумные и взвешенные пункты послания, развеявшего существовавший прежде дух недоверия и подозрительности между различными христианскими церквами, оно не привело к созданию всемирной церковной организации.
Особую роль в истории миротворчества этого периода сыграли выдающиеся русские мыслители и деятели церкви, которые объединились в Европе вокруг культуры и духовного наследия Православия. Современные исследователи определяют количество русских эмигрантов в разных странах Европы в 1920–1921 гг. цифрой от одного до трех миллионов человек; среди них преобладали члены Русской Православной церкви, было немало представителей православного духовенства, от виднейших иерархов до монашествующих[285]. При этом в силу особенностей причин эмиграции и вынужденного существования в иных, чем в России, культурных, духовных и социально-экономических условиях характерными чертами русской диаспоры стал отход от идей западничества и социализма, от “интеллигентского вольнодумства” и обращение ее к “невещественным благам родной культуры и в особенности родной веры”[286]. Период с 1917 по 1925 г., писал Н.М. Зернов, — это “время обращения многих русских западников, в особенности представителей интеллигенции, к Православной церкви”[287]. Действительно, повсюду, где обосновывались сколько-нибудь значительные группы русских эмигрантов, открывались православные приходы, и вокруг них формировалась духовная и культурная жизнь выехавших за пределы родной страны людей.
В идейной же сфере в среде русской эмиграции происходят процессы переоценки ценностей и осознания того духовного кризиса, который переживало западное общество в XIX и XX вв. из-за утраты им религиозной цельности и четких ориентиров добра и правды. Осознание этого отнюдь не носило индивидуалистического характера и не было оторвано от жизни. Наоборот, русские эмигранты приходили к выводу об ответственности каждого конкретного человека “не только за судьбу свою и своих ближних, но и за судьбу своего народа и человечества”, о том, что “прорыв духовности в социальную жизнь возможен и необходим”[288].
Путем к достижению этого прорыва, как считали многие русские мыслители-эмигранты, в их числе С. Булгаков, Н. Бердяев, Л. Карсавин, Н. Лосский и другие, должны стать не революционная и социальная борьба, а смирение и любовь — главные христианские добродетели, под влиянием которых сложились главные черты русского характера — доброжелательная скромность, искренность и простота[289]. Отсюда и особый подход к вопросам мира и ненасилия — не политически-пацифистский, а евангельский. Все беды, все катастрофы на земле, по мысли Н. Лосского, — следствия нарушения гармонии, вызываемые “нравственным злом недостатка любви к Богу и тварям Его”. Поэтому главное в борьбе со злом и “злыми” — не жажда мести и наказания, а забота о просветлении и преображении[290].
Именно на почве Православия в первой трети XX в. возникает такое уникальное и мало изученное еще явление, как учение преп. Силуана Афонского (1866–1938) о мире. В основе этого учения афонского монаха, до пострига носившего имя Семен Иванович Антонов и происходившего из крестьян Тамбовской губернии, лежит идея целостности, единства всего мира — материального и духовного, внешнего и внутреннего, душевного и телесного, — единства, распространяющегося на все народы и страны планеты, на всю тварь. “Каждый человек есть непреходящая вечная ценность, большая, чем весь прочий мир”; и потому сознающий это человек “никогда даже внутренне не помыслит убийства, не позволит себе вредить ближнему или хотя бы оскорбить его”[291]. Цель человеческой жизни — достижение мира внутри, мира между ближними, мира между нациями и государствами. Для старца Силуана сам Бог — это мир, и кто коснется этого вечного источника мира, достигнет мира с самим собой и с окружающим миром. Необходимыми условиями достижения мира являются покаяние, смирение и любовь ко всем людям, даже к врагам. Любовь, прощение обид и примирение должны стать основой мирных отношений между отдельными людьми, между государствами и нациями.
Это учение легло в основу многолетней молитвы старца за мир на всей земле. Это молитва о том, чтобы люди жили на земле в мире и любви — “да не будет ни злобы, ни войн, ни врагов, но одна любовь да царствует”. Тогда “не нужны будут ни армии, ни тюрьмы”[292].
Этот “молитвенник о мире всего мира” понимал, что путь к миру на земле трагичен: он требует самоотверженности, смирения и покаяния. Он сознавал, насколько глубоко мир отравлен грехом, и провидел неосуществимость своей мечты о всеобщем мире. В эмпирическом бытии человека, как справедливо отметил архимандрит Софроний, познакомивший европейского читателя с творениями афонского старца, абсолютное добро недостижимо: во всяком человеческом начинании имеется некоторая доля несовершенства. Путь ко спасению идет через терпение, т. е. через жертву. То же и с проповедью мира. Призыв любить врагов “не вмещается миром”, и потому зло на земле будет проявлять себя насилием и кровопролитием. Однако, подобно Л. Толстому, старец Силуан был глубоко убежден в том, что зло побеждается только добром; что “борьба силою приводит лишь к замене одного насилия другим”.
Мировой экономический кризис и “великая депрессия” 19291933 гг., а также победа фашизма в Германии и выход Японии из Лиги Наций знаменуют собой новый этап в истории миротворчества. Он характеризуется прежде всего расколом между сторонниками безусловного пацифизма с признанием ими только ненасильственных методов воздействия и опорой на Лигу Наций и теми, кто считал необходимым обуздать агрессора, если нужно, с помощью насилия.
Внутри пацифистского движения существовали и такие течения, которые требовали не мешать Гитлеру “восстанавливать справедливость”, нарушенную Версальским мирным договором. В программах будущего мира, составлявшихся представителями либерально-пацифистских кругов в 1939–1945 гг., встречаются рекомендации не разоружать Германию, не менять ее границ и т. п.[293] Знаменательны в этом отношении статья Р. Роллана “Пацифизм и революция”, где пацифизм обвинялся в капитуляции перед злом, и уход его с поста председателя Международной Лиги борцов за мир[294]. Немалую роль в этом расколе миротворческих движений сыграло существование СССР с его идеологией мировой революции и насильственного распространения коммунистического режима. В связи с этим в Европе и Америке многие воспринимали фашизм как своего рода защиту от “коммунистической угрозы”, во всяком случае как меньшее зло по сравнению с нею, что нарушало единство антифашистских сил.
