Стоит напомнить: Карл Маркс в “Капитале”, называя насилие “повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым”, и “экономической потенцией”, исходил из опыта истории. Он считал, что “общество не твердый кристалл, а организм, способный к превращениям и находящийся в постоянном процессе превращения”. Когда же оно познает естественный закон своего развития, то “сможет сократить и смягчить муки родов”. Далее Маркс писал, что капиталистическая частная собственность “есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса… отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства”[47]. Такому теоретическому прогнозу о конечном торжестве индивидуальной собственности никак не соответствовала прошлая практика “социалистического строительства”. Но ему нисколько не соответствуют и интенции современных российских “рыночников-приватизаторов”, игнорирующих принципиальное различие между частной и индивидуальной собственностью, но зато почем зря третирующих “основоположника”.
Получившая ныне права гражданства замена “формационного подхода” подходом “цивилизационным” отнюдь не решает всех научно-познавательных задач. “Цивилизации” в историческом плане и множественном числе (античная, восточная, арабская, христианская, православная, средневековая, ренессансная и т. д. и т. п.) это совсем не то, что “цивилизация” современная (индустриальная, постиндустриальная). Динамика изменений хода развития в условиях и рамках современной цивилизации требует по меньшей мере столь же солидной системной разработки, какая была в свое время положена марксистами в основу теории формаций. Тем более что критики этой теории всегда указывают на ее действительную или мнимую “односторонность”, “узость”, “прямолинейность”, “догматизм”.
В грандиозном и многообразном процессе общественной эволюции революции являются своего рода “гордиевыми узлами”. Но нельзя считать, что разрешать запутанные противоречия можно единственно силой, разрубая узлы мечом. Вопрос о мере изменений и о цене такого “хирургического” вмешательства в ход событий должен всесторонне учитываться историком при оценке реальной значимости той или иной конкретной революции. Не было и нет достаточных оснований, чтобы априорно декларировать ее преимущество перед любыми реформаторскими преобразованиями, которые долгое время пренебрежительно называли “реформистскими”. Ныне очевидно, что в наиболее развитых странах именно они повсеместно стали основным методом прогресса, тогда как в странах отсталых все еще чаще прибегают к вооруженным насильственным государственным переворотам, революциям и затяжным гражданским войнам.
Условия и причины возникновения в XX в. великого множества революций в разных странах историками изучены досконально, выявлены их объективные предпосылки и субъективные обстоятельства, их механизм, непосредственные и отдаленные результаты, место в общественном прогрессе. Реформы в гораздо меньшей степени подвергнуты системному анализу. Не потому ли, что в них меньше треска, героики и пафоса?
Следует иметь в виду, что в те критические фазы развития общества, к которым относятся революции, значительно возрастает роль идеологий (хотя она и не определяет все и вся). При этом в массовом сознании происходит переплетение не только разного рода политических программ и умозрений, но также исторических и бытовых мифов. Это не просто некий атавизм, а неизбежное явление и в современном информационном обществе. Тем важнее поставить на место идеализации роли народных масс, и особенно “пролетария-гегемона”, глубокий конкретный анализ движущих сил исторического прогресса: факторов экономических, политических, культурных, социально-психологических и иных. Это позволит со временем заменить розовую картинку ожидаемого “светлого будущего” у оптимистов или мрачного апокалипсиса у пессимистов дифференцированными критериями, научно выверенными с применением компаративного метода.
Познанию и самопознанию опасность грозит ныне также с другой стороны. Распространившееся на почве крушения коммунистической идеологии огульное обвинение в “утопизме” всех сторонников энергичных социальных, экономических, политических и иных преобразований (в том числе социалистов и социал-демократов) глубоко ошибочно. Серьезные ученые считают, что понятие “социализм” на долгие годы дискредитировано[48]. С этим следует согласиться, прибавив, что вина Сталина значительно больше вины Гитлера уже хотя бы потому, что в национал-социализм за пределами Германии мало кто поверил, тогда как на советский социализм, даже сталинского толка, долгие годы возлагали немалые надежды многие видные западные интеллектуалы.
Нельзя забывать и того, что человек не может жить без идеалов, не утрачивая присущей ему жажды знаний, воли к самоусовершенствованию, устремлений к творческому поиску путей, ведущих к социальной справедливости и духовному богатству. Общеизвестные человеческие ценности каждый индивид волен из обширного каталога отбирать для себя сам, по-своему их именовать и ранжировать, но без них и вне их немыслимо само продолжение рода человеческого.
Завершившийся XX век ознаменован не только глобализацией международных связей и конфликтов, а и противоположно направленным процессом — индивидуализацией личности, впервые в таком масштабе заявившей обоснованную претензию на роль действительно центрального (ибо мыслящего, чувствующего и помнящего) субъекта истории. Стали все шире раскрываться также сложные, подчас причудливые взаимосвязи индивида и коллектива, взаимодействия рациональных и подсознательных акций самого разного рода. Начиная с шумных, а подчас и кровавых действий народных масс, экзальтированных и мобилизованных демагогами на “великие свершения”, до самых малоприметных “частных” проявлений стихийного и интимного влечения к добру, душевности и духовности.
Как же быть? Социальные революции, как таковые, разумеется, не могут быть “отменены”, ибо их нельзя предотвратить, пока сохраняется почва их порождающая. Однако в тех пределах, в каких общество имеет известную “свободу выбора” форм и методов действий, возрастают возможности придать социальным революциям в будущем более гуманные формы или хотя бы ограничить их разрушительный характер, переводя на рельсы социальных реформ, в том числе структурных.
В теоретическом плане вероятно следует рассматривать то явление, которое мы именуем социальной революцией, не изолированно, не само по себе, а непременно в контексте самых разных связей. Технологическая революция, бурный рост и повсеместное внедрение информатики, радикально воздействующих на всю социальную структуру, настоятельно требуют, чтобы в одной из таких логических цепочек социальная революция оценивалась наряду с влиянием на людей тех природных, экологических катаклизмов, которые либо от них вовсе не зависят либо лишь косвенно обусловлены их деятельностью.
В другой цепочке социальная революция окажется звеном в связке развития производства и распределения, геоэкономических подвижек, комплексных реструктуризаций, но также кризисов, финансовых крахов и депрессий.
В третьем случае революция встанет в общий ряд с демографическими процессами (взрывами и упадками), а также с миграциями, эпидемиями и пандемиями.
Наконец, и это особенно важно, революции должны рассматриваться обязательно в сети крупных, да и многих мелких войн. Собственно говоря, социальные революции, как явные или латентные “гражданские войны”, всегда были известными разновидностями межгосударственных конфликтов и войн. Их роднят друг с другом не только вовлеченность масс, масштабы жертв и материальных потерь, а и весьма сомнительная эффективность, лишь относительная ценность как одержанных побед, так и понесенных поражений. Такое многогранное сопоставление даст возможность глубже судить о позитивных и негативных, непосредственных и отдаленных социальных последствиях революционных переворотов.
