— Но где мы находимся? — спросил Форд, сидевший на спиральной лестнице с хорошо охлажденным пангалактическим бульк-бластером в руке.

— Там же, где и были, по-моему, — ответила ему Триллиан, глядя на зеркала, которые показывали изображение пепельного магратейского ландшафта, по-прежнему ползшего под ними.

Зафод вскочил.

— Тогда что же стало с ракетами?

В зеркалах появилась новая, совершенно поразительная картина.

— Похоже, — сказал Форд с сомнением в голосе, — что они превратились в горшок с петуниями и очень удивленного кита.

— С коэффициентом невероятности, — вмешался Эдди, который ничуть не изменился, — восемь миллионов семьсот шестьдесят семь тысяч сто двадцать восемь к одному.

Зафод уставился на Артура.

— Ты это сам придумал, землянин? — спросил он.

— Ну, — сказал Артур, — я всего лишь…

— Ты это очень хорошо придумал. Надо же, включить на секунду невероятностный привод без активизации страховочного экрана! Послушай, парень, ты ведь спас нам жизнь, понимаешь?

— Ну, что ты, — смутился Артур, — ничего особенного.

— Ничего особенного? — переспросил Зафод. — Ну и ладно, тогда забыли об этом. Компьютер, заходи на посадку.

— Но…

— Все, все, забыли.

Еще одна вещь, о которой забыли — это факт, что вопреки всякой вероятности, на высоте нескольких миль над чужой планетой был вызван к существованию кашалот.

И поскольку это далеко не самое естественное положение для кита, то у этого несчастного существа было очень мало времени на то, чтобы успеть свыкнуться с осознанием того, что оно кит, перед тем, как ему пришлось свыкнуться с осознанием того, что оно уже больше не кит.

Вот полная запись его мыслей с момента, когда началась его жизнь, до момента, когда она окончилась.

Ах!.. что происходит? — подумал кит.

Э-э, простите, кто я?

Привет.

Что я здесь делаю? Каково мое назначение в жизни?

А что я имею в виду, спрашивая, кто я?

Успокойся, приди в себя… о, это интересное ощущение, что это такое? Это вроде… посасывания, дрожи у меня в… у меня в… пожалуй, мне нужно начинать придумывать названия для разных вещей, если я хочу чего-то достигнуть в том, что я для удобства назову миром, поэтому, скажем так: у меня в желудке.

Отлично. Ого, крепчает. А что это за свистящий звук у меня в том, что я буду называть ушами? Наверное, я назову это… ветер! По-моему, неплохое название. Может быть, я найду какое-нибудь получше потом, когда выясню, зачем он нужен. Наверное, он — очень важная вещь, потому что его так много. Оп, а это что за штука? Это… назовем это хвост, да, хвост. О, да я могу здорово им бить! Ух ты, ух ты! Здорово! Правда, от него не видно никакого толка, но попозже я выясню, для чего он. Ну что, я составил себе отчетливую картину о природе вещей?

Нет.

Ну, ничего, все равно здорово. Столько нужно всего узнать, столько еще будет, просто голова кружится.

Или это от ветра? Его так много.

Ух, ты! Оба-на! Что это движется ко мне так быстро? Очень, очень быстро. Такое большое и плоское! Ему нужно очень красивое и звучное имя, например… ля… мля… земля! Точно! Хорошее название.

Интересно, мы с ней подружимся?

А далее, после внезапного влажного удара, была тишина.

Весьма любопытно, но единственной мыслью горшка с петуниями, пока он падал, было: «Как, опять?» Многие люди впоследствии размышляли о том, что если бы они знали наверняка, почему горшок с петуниями думал так, то им было бы гораздо больше известно о природе Вселенной.

— Мы возьмем его с собой? — спросил Форд, глядя с неприязнью на Марвина, сутуло стоявшего в углу под небольшой пальмой.

Зафод оторвался от зеркальных экранов, показывавших панораму пустынного ландшафта, на который только что приземлился «Золотое Сердце».

— А, параноидальный андроид, — сказал он. — Да, возьмем.

— И что мы будем делать с этим маниакально-депрессивным роботом?

— И это, по-твоему, проблема? — произнес Марвин так, как будто обращался к свежезаселенному гробу. — Вот что тебе делать, если ты и есть маниакально-депрессивный робот? Нет-нет, не трудись отвечать, я и сам не знаю ответа, хотя я в пятьдесят тысяч раз умнее тебя. У меня начинает болеть голова, когда я пытаюсь опуститься до твоего уровня мышления.

Из своей каюты выбежала Триллиан.

— Мои белые мыши сбежали! — воскликнула она.

Выражение беспокойства и озабоченности не промелькнуло ни на одном из лиц Зафода.

— Ну их к черту, твоих белых мышей, — ответил он.

Триллиан расстроенно посмотрела на него и снова исчезла.

Возможно, ее сообщение привлекло бы больше внимания, если бы было известно, что люди были третьими по уровню интеллекта существами на планете Земля, а не (как полагало большинство независимых обозревателей) вторыми.

— Добрый день, мальчики.

Голос казался как-то странно знакомым, но не таким, каким они его знали. В нем было нечто матриархальное. Он прозвучал, когда экипаж подошел к герметичной наружной двери, чтобы выйти из корабля.

Они озадаченно переглянулись.

— Это компьютер, — объяснил Зафод. — Я выяснил, что у него есть резервный комплект личностных характеристик, и подумал, что они будут получше.

— Итак, вы впервые выходите на чужую планету, — продолжал Эдди новым голосом. — Оденьтесь потеплее и не играйте с нехорошими пучеглазыми чудищами.

Зафод нетерпеливо постучал по двери.

— Мне кажется, лучше бы мы пользовались логарифмической линейкой.

— Что? — рассердился компьютер. — Кто это сказал?

— Компьютер, открой, пожалуйста, дверь, — попросил Зафод, сдерживаясь.

— Не открою, пока тот, кто это сказал, не сознается, — потребовал компьютер.

— О, Боже, — пробормотал Форд, прислонился к стенке и начал считать до десяти. Он отчаянно боялся, что когда-нибудь разумные существа разучатся это делать. Только считая, люди могут продемонстрировать свою независимость от компьютеров.

— Ну! — строго сказал Эдди.

— Компьютер… — начал Зафод.

— Я жду, — оборвал его Эдди. — Если потребуется, я могу ждать весь день.

— Компьютер… — снова сказал Зафод, который попытался было найти какой-нибудь аргумент, чтобы урезонить компьютер, но решил не соревноваться с ним на его поле. — Если ты сейчас же не откроешь дверь, я взломаю твою базу данных и перепрограммирую тебя большим-пребольшим топором, понял?

Эдди, в шоке, замолчал и начал думать.

Форд продолжал считать вслух. Это одно из самых агрессивных действий, которые вы можете применить к компьютеру, равносильное тому, чтобы медленно приближаться в темноте к человеку, повторяя: «Умри… умри… умри…»

Наконец, Эдди тихо сказал:

— Я вижу, нам придется поработать над нашими отношениями, — и дверь открылась.

На них дунул ледяной ветер. Они, ежась, спустились по трапу на безжизненную поверхность Магратеи.

— Вы у меня еще поплачете, — крикнул им вслед Эдди и захлопнул дверь.

Несколько минут спустя он открыл и закрыл ее снова в ответ на команду, заставшую его совершенно врасплох.

Пять фигур медленно брели по голой земле. Кое-где она привлекала взгляд тускло-серыми пятнами, кое-где тускло-коричневыми, остальной же пейзаж был еще менее интересным. Она была похожа на осушенное болото, лишенное всякой растительности и покрытое слоем пыли в дюйм толщиной. Было очень холодно.

Зафод был явно обескуражен. Он шел в отдалении от остальных и вскоре исчез из вида за каким-то возвышением.

Ветер оглушал и слепил Артура, затхлый разреженный воздух сдавливал ему горло. Однако сильнее всего был потрясен его разум.

— Фантастика… — сказал он и не узнал своего голоса. Звук плохо передавался в этой жиденькой атмосфере.

— Жуткая дыра, я тебе скажу, — отозвался Форд. — На помойке и то было бы веселее. — В нем росло раздражение. Из всех планет во всех солнечных системах целой Галактики надо же было оказаться в такой яме, да еще после пятнадцати лет прозябания на Земле! Нет даже ни одной палатки с пирожками. Он наклонился и поднял ком земли, но под ним не было ничего, что стоило бы того, чтобы лететь за тысячи световых лет.