— Сейчас во всей Голландии нечего есть! А наша удача исчезла давным-давно! — продолжала она с пугающей яростью. — И ваша также, как я вижу! — Она посмотрела на ноги Франса.

— Это верно, моя тоже. В России! Там даже хуже, чем здесь. Я видел немецких солдат, евших ложкой лошадиные мозги!

— И поделом им! — сказала она, немного успокоившись. — Ты-то, по крайней мере, вернулся домой живым!

— Это так, — вздохнул Франс. — А вы потеряли мужа?

— Его я потеряла ещё до войны. Нет, на этот раз — сына!

— Как это случилось?

— Немцы забрали его на принудительные работы в Германию, на завод в Ганновере. Англичане бомбили завод… Скажите мне, кого я должна ненавидеть, немцев или англичан?

— Ненавидьте евреев! — посоветовал Франс. — Если бы не они, Гитлер не начал бы войну!

— А я и так ненавижу их, — примирительно сказала женщина. — Особенно тех, кто спрятался с большими деньгами в потайных местах, и нет возможности отправить их на принудительные работы, как моего мальчика!

— Они всегда используют свои деньги, чтобы увильнуть от трудностей!

— А ещё, вы только подумайте, ведь они в своих укрытиях питаются лучше, чем любой из нас!

— Откуда вы это знаете? — поинтересовался Франс.

— Я живу над бакалейным магазином и вижу, что там происходит. Так вот, владельцы магазина иногда лично занимаются доставкой картофеля. Они не посылают мальчишку-разносчика, нет! Они носят сами — слышали ли вы что-нибудь подобное? Однажды я проследила за ними и узнала, куда они ходят.

— И куда же они носят этот картофель? — осторожно спросил Франс.

Женщина сделала паузу на несколько секунд, то ли припоминая, то ли колеблясь — стоит ли это нам говорить?

— На улицу Принценграхт! — медленно выговорила она наконец. — Дом 263!

Во тьме острый угол стола вонзился мне в рёбра. С запозданием я зажал рот ладонью и замер на месте в ожидании, пока боль исчезнет. Надо было выяснить, не вспугнул ли шум кого-нибудь в доме. Если только кто-нибудь был в этом доме.

Используя свои связи, дядя Франс выяснил, что до войны дом 263 на Принценграхт принадлежал немецкому еврею по имени Отто Франк. После того, как его старшая дочь в июле 1942 года была отправлена на работу в Германию, вся семья бежала в Швейцарию.

Но возможно, они только притворились, что покинули Голландию, а на самом деле до сих пор жили в этом доме или предоставили его другим евреям. В любом случае, ночная темень — самое подходящее для них время, чтобы немного размяться или даже выйти во двор дома.

Нельзя сказать уверенно, что Франс не подкупил кого-то из работников конторы, располагавшейся в том же здании, но одна из дверных створок была неплотно прикрыта.

Я не хотел тайком влезать в дом, однако Франс настоял на этом. Его друг Пит мог только один раз согласиться устроить облаву по нашему указанию, и если бы они ушли отсюда с пустыми руками, то это означало бы конец всем нашим надеждам.

— Мы же поступаем так ради твоего отца, верно? — убеждал меня Франс.

Да и кто другой мог бы проникнуть в дом, ведь не Франс же на его инвалидной коляске?

Наконец боль утихла, и, убедившись, что мой вскрик никого не потревожил, я начал медленно двигаться сквозь темноту, вытянув руки вперёд, как лунатик. Но, не сделав и десяти шагов, я замер, заслышав скрип откуда-то сверху.

Что, если в доме прячутся не евреи, а люди из Сопротивления? Они перережут мне горло прежде, чем поинтересуются моим возрастом! Да нет, все старые здания скрипят по ночам… И наш собственный дом скрипит… Да и не каждый звук означает, что кто-то приближается, чтобы схватить меня!

Тихо передвигая ноги, я двигался по направлению к лестнице. Я представил себе отца, каким я видел его перед уходом из дома: он спал, исхудавшее лицо казалось таким маленьким! Эта картина стояла передо мной, пока я перемещался в непроглядном мраке. «Я делаю это для него! Я делаю это для него!»

Вдруг что-то пробежало через мою ступню — слишком большое для мыши, но слишком маленькое для кошки. Крыса! Эта мысль повергла меня в ужас — крыса могла вскарабкаться по моей штанине!

Теперь я уже не мог сдвинуться вперёд, сколько бы ни воображал себе лицо больного отца. Однако мне хватило бы сил сделать попытку развернуться и уйти. Скажу Франсу, что в доме никого нет. Совсем никого! Потом поищем евреев где-нибудь в другом месте. Это не повредит нашим отношениям с Питом.

Я был настолько напуган, что даже возненавидел своего отца за то, что он болен и вынуждает меня так рисковать, проявляя заботу о нём, в то время как это его обязанность заботиться обо мне.

Внезапно, едва я осторожно двинулся в обратный путь, перед мной возникло твоё лицо, Уиллем! Не знаю причины: ведь я редко разговаривал с тобой и совершенно не думал о тебе в тот момент.

Ты был виден так ясно, как это только возможно в кромешной тьме помещения. Твой образ исчез через секунду, не произнеся ни слова, но я понял по выражению глаз, что ты хотел сказать: «Ты погубил моего брата, так спаси же нашего отца!»

Это видение придало мне решимости и сил для продолжения начатого дела.

Я продвигал одну ногу, затем другую, прислушивался к любому шороху, но теперь всё было совершенно тихо. Даже половицы прекратили скрипеть. Собственное дыхание казалось мне чересчур громким, и я постоял у подножия лестницы, чтобы немного успокоить его.

Лестница была узкая и крутая.

Я напомнил себе, что на обратном пути надо будет сползать вниз по-матросски, лицом к ступеням.

Поднявшись на три четверти лестничного пролёта, я опять остановился, прислушиваясь.

Нет, эта тишина не мёртвая, как в пустом фабричном цехе, а скорее всего схожа с помещением, где спят люди!

Наконец я очутился на третьем этаже. Куда теперь? Пробираться дальше сквозь тьму? Если я опять что-то толкну, то кто-нибудь непременно это услышит! Если отойти слишком далеко от лестницы, то, в случае чего, я не успею убежать. Нужно подождать какое-то время на одном месте!

Через несколько минут глаза начали постепенно привыкать к темноте. Уже можно было различить очертания своей ладони перед лицом. Около меня обнаружился большой книжный шкаф. Полки и книги на полках выглядели темнее, чем просветы между ними.

Я заставил себя сесть. Если кто-то находился здесь, то я смог бы это услышать. Раньше или позже, но люди произведут какой-нибудь шум, независимо от их стараний сохранять тишину.

В приключенческих рассказах великие сыщики иногда выжидали свою добычу часами и даже днями! Но мне пришлось дожидаться не более двадцати минут, когда где-то за стенкой послышался мягкий звук лёгких шагов… всё ближе… всё ближе!..

Неожиданно книжный шкаф передо мной начал медленно поворачиваться, как дверь!.. Замер!..

Послышалось девчачье хихиканье… Через секунду шкаф-дверь открылся полностью.

Белое одеяние плыло по воздуху как привидение. Оно направлялось прямо ко мне!..

Я уже различал темноволосую девушку в ночной рубашке!..

Женский голос с верхнего этажа позвал тихо, но требовательно:

— Анна!

Белое пятно остановилось, проплыло назад и исчезло в стене, закрыв её за собой.

Я настолько перепугался, что обмочил свои штаны!

— Я не верю этому! — сказал Уиллем сердито.

— Не веришь чему?

— Ведь на самом деле это не я появился перед тобой в доме Анны Франк! Это появилось только в твоём воображении. Это был не я! Это не был РЕАЛЬНЫЙ Я!

— Но ведь это действительно ты стал лучше питаться, когда мы получили плату от Пита. Мы все стали питаться лучше: наш отец, наша мать, ты, я, Франс. Именно поэтому мы смогли набрать какие-то силы, чтобы пережить ту последнюю зиму, названную в народе Голодной Зимой, когда люди мёрли как мухи. Умереть от истощения мог и я, и ты, но нет, это случилось с другими детьми!