Склад был огромным, холодным и вызывал чувство одиночества.

Когда для меня не оказывалось дела и никому не нужны были помощники, я сам себе создавал занятие, даже если это было перетаскивание мешка моркови с одного места на другое. Мне казалось, что стоит прерваться хотя бы на пять минут, как тут же из-за угла появится хозяин.

Но моё усердие не помогло избежать неприятности.

— Хозяин хочет утром первым делом увидеть тебя! — сказал мне Крыса с самодовольной ухмылкой, и я сразу понял, что он имел в виду: — Прощай, подлиза!

В этот вечер за столом я не мог поднять глаза на своих родителей. Мать дважды спросила, хорошо ли я себя чувствую. Лёжа в постели, я снова и снова гадал, в чём же моя ошибка, пока не понял, что такое терзание бессмысленно: видимо, кто-то сказал хозяину дурное обо мне.

Было уже совсем поздно, а я никак не мог заснуть. Изредка свет фар проходившей машины скользил по потолку. Наконец я придумал, что мне делать.

Нужно уложить одежду в мой школьный ранец и взять его с собой на работу. Если я буду уволен, то смогу немедленно сбежать прочь из дома. Отправлюсь в деревню!

Люди рассказывали, что можно проехать в кузовах порожних грузовиков, тех, что привозят молоко в город. Я найду работу на ферме и проживу там всю войну, пока страна не будет освобождена англичанами… или американцами… или русскими. Потом я вернусь домой! Родители станут по очереди обнимать и целовать меня: «Мы считали тебя умершим! Наш сын! Наш мальчик!»

Я собрал, в основном, тёплые вещи: уже наступил январь 1944 года, и дни стояли короткие и холодные. До сих пор в ранце осталось немного песка с того времени, когда Кийс и я играли в саботажников.

Утром я попытался выскользнуть незаметно из дома, но мою мать было невозможно миновать тайно.

— А это зачем? — спросила она, указывая на ранец.

— Мне он нужен на работе!

— Для чего?

— Хозяин объяснит на месте! Мне нельзя опаздывать!

— Тогда ступай!

…Я присел около кабинета хозяина. Тени скользили по замёрзшему стеклу. Звонили телефоны. Стрекотали пишущие машинки.

Я снял ранец с одного плеча, и как раз в это время меня вызвали.

— Ага! — сказал хозяин. — Подлиза явился!

— Я старался!

— Я знаю, знаю!

— Я не спал по закоулкам, как некоторые!..

— Как мой племянник Дирк! — Хозяин коротко рассмеялся. — Теперь слушай, парень, для тебя есть дело! У нас возникла потребность делать три-четыре лишних доставки каждый день. Ты знаешь город, причём не только адреса, но и как туда добраться. Хочешь помочь мне за дополнительный заработок?

— Да, хозяин, хочу!

— Вот только в этих доставках есть одна особенность — как бы тебе объяснить? Они частные. И я не хочу, чтобы немцы испортили нам этот бизнес.

— А они большие?

— Не очень — так, кило или два!

Меня не уволили! Да ещё появилась возможность заработать лишние деньги! Я был настолько счастлив, что осмелился предложить:

— Что, если делать доставки после окончания школьных уроков? Можно всё положить ко мне в ранец, и я буду выглядеть как любой другой школьник!

Хозяин помолчал, затем вышел из-за своего стола и потрепал меня по щеке. Он вынул из кармана два гульдена и, положив их мне в ладонь, сказал:

— Передай это своему отцу и скажи ему, что я благодарю его за такого полезного и находчивого работника!

— …такого полезного и находчивого!.. — я использовал те же слова хозяина, заканчивая свой рассказ родителям о том, как я заработал для дома два лишних гульдена.

— Но мне показалось, утром ты сказал, что это они велели тебе принести ранец?.. — сказала мать, чьи сомнения в правдивости этой истории отступали перед ликованием от полученных денег.

— Утром у меня просто не было времени всё объяснить! — оправдывался я. — Они попросили меня прийти с каким-нибудь предложением, и вот ранец-то и был моим предложением…

— Ну это не важно! — сказала она с улыбкой, отправляясь на кухню готовить обед.

Отец подошёл близко ко мне и, склонившись, негромко сказал:

— Вот теперь ты можешь начинать красть!..

Итак, я воровал! Ради послушания отцу и для его удовлетворения!

Однако он никогда не делал мне замечаний по поводу принесённой домой пищи: не выговаривал, если было принесено меньше, чем в прошлый раз, и никогда не хвалил, если больше.

Мать всегда выхватывала продукты из моих рук: чем скорее они попадали в её кухню, тем скорее они становились нашими, не украденными.

Получатели, которым я приносил продукты, тоже хватали их из моих рук и быстро куда-нибудь убирали, но по другим причинам.

Эти специальные доставки предназначались либо богатым людям, покупавшим себе дополнительную еду, либо жителям, прятавшим кого-то — евреев, участников Сопротивления, молодёжь, уклонявшуюся от немецких принудительных работ.

Вскоре я уже отличал тех, кто покупал для себя, от тех, кто скрывал кого-нибудь. Первые как будто бы имели другой запах — запах людей, любящих только себя. Но не было явных признаков различить среди прятавших: у кого — евреи, у кого — молодые голландцы-дезертиры, а у кого — бойцы Сопротивления.

Наблюдая, как продукты выхватывали у меня и тотчас уносили куда-то, я был уверен — их не взвешивали для проверки, что каждый оплаченный грамм доставлен. В хорошие дни мне удавалось утаить столько гороха, что хватало на суп; несколько мелких картофелин или свёклочек позволяли идти в постель не голодным и быстро засыпать с приятным чувством в животе.

Тем не менее, работа не была лёгкой. Ранец, нагруженный бобами, становился по пути всё тяжелее, а ходить приходилось помногу.

Трудные времена вынуждали приспосабливать к велосипедам деревянные колёса или наматывать на обод садовый поливочный шланг. Падение с такого велика с тяжёлым ранцем на спине могло закончиться разбитой об мостовую головой. Поэтому я повсюду ходил пешком, не обращая внимания на расстояния и на мерзкую погоду. Украденное было моим заработком.

Излишне говорить об угрожавшей опасности. Немцы точно уж не погладили бы меня по головке за снабжение пищей скрывавшихся евреев и участников Сопротивления.

В тот период войны все были достаточно наслышаны о камерах пыток в отеле «Апельсин» и о последующих расстрелах в прибрежных дюнах.

На случай, если бы немецкий патруль остановил меня и приказал показать, что лежит внутри, я стал носить в ранце несколько учебников поверх продуктов и даже приколол к нему маленький значок молодёжной организации NSB.

Уличные патрули обычно состояли из старых утомлённых мужчин, которые, казалось, не обращали особого внимания на происходившее вокруг. И всё-таки они были опасны.

По всему городу висели пропагандистские плакаты: «ГЕРМАНИЯ ПОБЕЖДАЕТ В ЕВРОПЕ НА ВСЕХ ФРОНТАХ!», но в начале 1944-го каждый голландец знал, что Германия проигрывает войну. Сражения продолжали бушевать на Восточном фронте, и для всех было очевидно, что война не закончится скоро, а значит, не исчезала вероятность умереть от голода или от болезней. Нормы выдачи по продовольственным карточкам были сильно урезаны, поэтому те продукты, которые я воровал, всего лишь позволяли нам держаться на прежнем уровне.

Те два-три часа между окончанием занятий в школах и сумерками, когда я делал доставки, были самым радостным временем в моей жизни. Я находился на свободе, в городе, который любил, а не внутри огромного мрачного склада. Любая опасность только будила моё воображение, оживляла для меня улицы и кирпичные здания, чьи очертания выделялись на фоне неба.

Грустно было видеть, как всё вокруг стало чумазым, закопчённым. Грязные окна отражались в грязных каналах. Однако жизнь продолжалась, и ещё сохранялись некоторые характерные черты Амстердама. Например, уличные проститутки с их дерзкими взглядами.

В то же время, случались события, небывалые прежде. В один из дней, едва я приостановился, вспоминая маршрут попутного трамвая, здание на противоположной от меня стороне площади вдруг рухнуло на проезжую часть. Только что оно стояло, и вот уже исчезло в клубах пыли!