Дядя Франс сказал, что немцы демонстрируют нам ту прекрасную жизнь, которую Гитлер обеспечил для них после Великой Депрессии и хочет сделать то же самое для голландцев.

Все мальчишки были обеспокоены вероятной отменой из-за войны очередных Олимпийских игр.

— Как жаль! Ведь Голландия выступила совсем неплохо на прошлой Олимпиаде в Берлине!

— Тинус Озендарп был лишь на две десятых секунды позади Джесси Оуэнса в финале стометровки!

— Подумать только — какие-то две десятых!

— А в забеге на 200 метров отстал от него всего на шесть десятых!

— А кроме того, мы ведь победили в двух самых голландских спортивных видах — в велосипедных гонках и в парусной регате!

В плавании вольным стилем Рия Мастенброк завоевала золото, чем мы также гордились, хотя, конечно же, это больше касалось девчонок.

В школе у меня был закадычный дружок, Кийс. Все плохие поступки мы совершали вместе: курили, плевались, сквернословили.

— Как могут навредить немцы детям? — спросил я его.

— Как только им вздумается!

— А могут ли дети навредить немцам?

— Это интересный вопрос! — сказал Кийс. — Нам следует хорошенько подумать об этом!

У меня всегда были наготове интересные вопросы. Кийс же был гораздо смелее. Даже когда он попадался на своих проделках, его можно было заставить плакать, но никогда — просить прощения.

Жёсткие белокурые волосы и такого же цвета брови делали его глаза похожими на кусочки голубого мрамора.

— Мы могли бы насыпать песок в их бензобаки, — сказал я ему по дороге в порт, куда мы пробирались узкими улочками. — Я читал о таком случае!

Кийс молча улыбнулся в ответ.

Мы вышли на центральную улицу Дамрак, вблизи порта, чтобы оглядеться вокруг.

Транспортный поток, в основном, составляли немецкие военные грузовики. Легковых автомобилей было совсем мало, но всё ещё много велосипедов, которые пока не были реквизированы. И продолжали ходить трамваи.

Скопление немецких грузовиков образовалось у железнодорожного вокзала: одни — с работающими двигателями, другие — с заглушёнными. Немецкие солдаты — преимущественно молодые — стояли вокруг, курили, беседовали. Они радовались своей лёгкой победе и не обращали на нас внимания. Если же кто-либо из них смотрел в нашу сторону, то мы улыбались в притворном восхищении их униформой и вооружением.

Нам удалось проскользнуть между рядами грузовиков. Желтоватая весенняя грязь налипла на их колёсах, которые были почти такой же высоты, как мы сами. Крышки бензобаков не выглядели легко открывавшимися.

Солдаты в большинстве были весёлыми и доброжелательными, но, к сожалению, всегда попадается какой-нибудь придира, и один такой обнаружил нас очень скоро.

— Прочь отсюда! — засвистел он нам. — Нечего вам тут шляться!

— Ступайте учить свои уроки по-немецкому! — крикнул вслед кто-то из солдат, пока мы поспешно удалялись, но не бежали.

— Kennst du das Land?.. — запел другой[2].

Тем не менее, мы не отказались от задуманного и принялись наполнять песком и гравием свои школьные ранцы, которые постоянно таскали на спинах.

— Как ты думаешь, много ли этого потребуется, чтобы засорить мотор? — спросил я Кийса.

— Для немецкого мотора — очень много! — ответил он.

Школу закрыли на летние каникулы, и встречаться каждый день нам не удавалось. Мы обменялись номерами телефонов, поклявшись не упоминать в разговорах о наших планах.

Всё же мы виделись достаточно часто в это первое военное лето.

Замечательное было лето и для меня, и для Кийса, за исключением того, что так и не состоялись Олимпийские игры. Мы много бегали, и наши кости росли и крепли. А вершиной удовольствия была задуманная нами секретная игра.

Иногда я чувствовал, что должен бы рассказать о наших замыслах отцу, посоветоваться с ним. Но, опасаясь выглядеть трусом, придумывал себе оправдания: «Прямая просьба о разрешении наверняка сильно разозлит его. Можно ведь рассказать ему потом, когда ничего уже нельзя будет изменить, и тогда он станет гордиться мною!»

Собирать песок и гравий не было трудной задачей. Задача была — найти грузовик, оставленный без присмотра на достаточно долгое время, чтобы открыть бензобак и всыпать в него песок.

Мы протёрли подмётки и сбили каблуки, бродя в своих безуспешных поисках по Амстердаму вдоль и поперёк.

Для экономии времени в случае, если мы наконец встретим подходящую машину, Кийс заготовил воронку из журнальных страниц, чтобы сыпать песок в бак прямо через неё.

Проходили недели, а мы всё продолжали свои утомительные прогулки. Наш груз становился всё тяжелее под жарким солнцем, и мы начали терять первоначальный азарт.

— Мне дьявольски не везёт на этом свете! — воскликнул я, используя одно из любимых выражений своего отца.

— Бывают исключения! — заметил Кийс, не уточнив, однако, что он имел в виду.

Некоторое время мы не перезванивались и при встречах не разговаривали о нашем плане, а просто играли в обычные мальчишеские игры. Лето казалось нам одним бесконечным днём, как вдруг этот день стал приближаться к своему завершению, и уже вскоре должна была начаться учёба в школе. Нам стало стыдно за неосуществлённые намерения проявить себя в важном деле. Поэтому, без лишних слов, охота на автомобиль была возобновлена. Все усилия сосредоточились только на этом, и чувствовалось, что нам вот-вот должно повезти. Лямки ранцев резали нашу кожу, напоминая о потраченном напрасно труде, но мы презирали даже мысль о возможном отступлении.

И вот поворот за угол на маленькой улочке неподалёку от полицейского управления принёс нам удачу. Командирский «Хорьх» был припаркован наполовину на тротуаре, наполовину на мостовой, как будто он собирался поспешно умчаться. Вокруг не было видно ни души, за исключением пожилой женщины в мясной лавке.

— Мы не должны терять ни секунды! — Кийс, изогнувшись под своим грузом, пустился рысцой прямиком к автомобилю.

Я опередил его и принялся открывать крышку бака.

Запах ещё горячего двигателя означал, что машина здесь недавно, и можно было надеяться, что они не вернутся немедленно.

Крышка не сдвигалась с места, хотя я пытался повернуть её обеими руками. Безуспешно!

Кийс оттолкнул меня в сторону. Он был сильнее меня. Не намного, но всё-таки!

Мне же не хотелось, чтобы он сделал всё один, поэтому я стал скорее стаскивать с себя ранец, но лямка затянулась на моей руке, и я оказался в дурацком положении.

— Я тоже не могу открыть! — вздохнул Кийс. — Давай попробуем вдвоём!

Я ухватился одной ладонью поверх его двух, в то время как другая моя рука оставалась запутанной в лямке.

— Двумя руками! Двумя руками! — зарычал Кийс. — Обеими!

— Я стараюсь! Я стараюсь!

Но крышка по-прежнему не поддавалась.

Внезапно чья-то чужая рука сильно сжала моё плечо, и я смог только прошептать:

— Кииийс!!!

Первое, что я увидел, с трудом повернув голову, была нарукавная повязка голландских нацистов NSB, а вслед за ней — лицо дяди Франса.

— Ещё в нескольких кварталах отсюда мне показалось, что я вижу своего племянника. И я сказал себе: я хорошо его знаю, он не учебники носит в своём ранце! А теперь я убедился в том, что мой глупый маленький племянник играет в саботаж!

Он отвесил нам обоим подзатыльники и вдогонку пнул каждого ногой под зад.

Так завершилось голландское Сопротивление!

Во всяком случае, для меня.

Моя мать разлюбила весь белый свет и перестала отзываться на стук в дверь. Миновали дни, когда зеленщик или молочник подходили к нашему крыльцу. Теперь люди, стучавшие в дом, не приносили ничего хорошего. Прежде она регулярно вытаскивала отца на прогулки или развлечения, ныне же входная дверь внушала ей страх.