— Никто не был заинтересован в дальнейшей судьбе безногого, раз он не может больше воевать для Рейха!

Также никто не был слишком заинтересован в нём и в Голландии. Франс получил кое-какие льготы как ветеран, но их оказалось немного. Ресурсы были сильно ограничены.

Норма выдачи для взрослого человека составляла около четырёх килограммов картошки, две буханки хлеба, сто граммов масла и два литра молока в неделю.

Уже пришла весна, родились новые надежды, и люди вроде нас могли добавлять к своему скудному рациону овощи с маленьких огородиков во дворах домов. Потеплело, дети надели шорты и рубашки с короткими рукавами, и стало видно, как они отощали — кожа да кости. При достаточном везении ещё можно было надеяться продержаться лето, но грядущая зима не сулила ничего хорошего. Приближалась, без сомнения, последняя зима войны, а для некоторых — последняя зима в их жизни.

Иногда я ходил с Франсом получать его мизерные льготы, помогая ему в инвалидном кресле преодолевать мосты и разбитые тротуары. Для таких случаев он всегда надевал свой мундир.

Одни прохожие бросали на него презрительные взгляды, другие относились с выражением особого уважения, но большинство людей просто не обращали никакого внимания, слишком озабоченные собственными бедами, чтобы переживать о ком-то ещё.

— Я ненавижу тех, кто смотрит на мои ноги! — говорил Франс, прикрывавший обычно колени одеялом. — Но я ненавижу и тех, кто отводит взгляд в сторону!

Случалось, он кричал во сне среди ночи и будил всё семейство. Мать первым делом бежала успокаивать тебя, Уиллем, а потом к Франсу, который либо орал на неё, либо рыдал вместе с нею. Подождав некоторое время, мой отец сердито звал мать назад в постель.

Если после таких пробуждений мне не удавалось заснуть снова, я вылезал на крышу и наблюдал, как британская авиация возвращалась домой после бомбовых ударов по Германии.

В июне американцы высадились в Европе, и немцам пришлось теперь воевать на два фронта.

— Отлично! — говорили люди. — Но почему же американцы выжидали так долго? Успеют ли они пробиться к нам до наступления зимы?

В том же июне отец тяжело заболел. Пришёл доктор и сказал, что лучшим лекарством для восстановления после инсульта явилась бы здоровая пища, например яйца. Их, конечно же, не было и в помине в обычных магазинах, только на чёрном рынке, где их продавали по астрономической цене. С таким же успехом он мог прописать отцу питаться бриллиантами.

Даже с тем, что мне удавалось украсть, даже с пособиями Франса, даже с нашими пайками по карточкам — мы уже голодали. Тем не менее, было решено, что каждый из нас будет отдавать часть своей дневной порции еды моему отцу.

Вот тогда-то мы и начали употреблять луковицы тюльпанов, чтобы как-то возместить недостаток питания. Большинство голландцев не ели тюльпанов до наступления голодной зимы 1944–1945 года. Мы оказались среди первых. Мать варила тюльпановый суп, но мы также поедали и сами луковицы. Сначала вкус казался нормальным, но через короткое время начиналось сильное жжение в пищеводе и в желудке.

С тех пор как отец заболел, мать перестала успокаивать кричавшего по ночам Франса: её терпение истощалось от непомерного множества забот. Однажды ночью оно лопнуло окончательно.

Разбуженная в очередной раз, она ушла от отца сначала к тебе, Уиллем, а затем к Франсу, но не для того, чтобы дать воды или успокоить его. Она устроила ему ад!

— Это ты виновник болезни в нашем доме! Это ты принёс её вместе с твоими ночными кошмарами, которые не дают нам всем уснуть! Ты примкнул к нацистам! Ты отправился на войну! И что же ты получил за всё за это?! Ты приобрёл меньше, чем имел вначале! А сейчас ты убиваешь нас!!!

Разбуженный криками матери в эту ночь, лёжа в своей кровати, я поклялся убить Франса, если мой отец умрёт.

Это Франс вбил первый клин между мной и моим отцом! Это Франс преградил все пути для нашего примирения, лишил меня возможности услышать своё имя, произнесённое моим отцом с гордостью и любовью!

Я стал обдумывать способы убийства Франса.

Зарезать его во время сна!.. Спихнуть его инвалидное кресло в канал!.. Или вытолкнуть на дорогу перед мчащимся немецким грузовиком!..

На работе у меня также появились трудности.

С наступлением лета школьные занятия прекратились, поэтому мальчик с тяжёлым ранцем выглядел на улицах неуместно и мог привлечь нежелательное внимание. Поэтому сейчас мне пришлось вернуться к основной работе на складе, где было холодно даже в самые жаркие дни.

Тёплая погода уменьшила возможности для кражи. Не так уж просто утаить полкило гороха или фасоли, если вся одежда — шорты и лёгкая рубашка.

Всё вместе стало сильно действовать на меня — пробуждение среди ночи под вопли Франса, крики матери, медленно умирающий в своей комнате отец. Я недосыпал, не наедался, начал ошибаться в работе, и Крыса замечал это. Я опасался, что он сообщит обо мне хозяину.

Однажды, на обратном пути после очередной доставки, которая в тот раз была законная, я увидел людей, входивших в церковь Весткёрк, и присоединился к ним, надеясь найти внутри прохладу и покой. Я сел на скамью и стал молить Бога спасти отца от смерти: «Господи! Я согласен пожертвовать для Тебя любой вещью! Я даже готов выбросить в канал мой любимый складной ножик с костяной ручкой, если Ты продлишь жизнь моему отцу!»

Закончив, я стал напряжённо вслушиваться в церковную тишину в ожидании ответа, но всё, что я слышал, было покашливание и шарканье ног. Я не был страшно огорчён, так как, на самом деле, не надеялся получить Божий знак тогда же и там же.

Выходя из церкви, я заметил женщину в инвалидном кресле, которая не могла перебраться через церковный порог. На колёсах почти не осталось резины, поэтому они скользили, и кресло передвигалось со значительным трудом.

Я понял, что её руки слабы, и ухватившись за кресло сзади, как проделывал это сотни раз для Франса, подтолкнул его через возвышение на тротуар.

Женщина держала на коленях одеяло, так же как и Франс, но я видел, что ноги у неё есть. Она не сказала никаких слов благодарности, а вместо этого в один миг нашарила под одеялом и вытащила крошечное яблочко, которое положила в мою ладонь.

Я съел яблоко вместе с семечками за два укуса.

Может быть, прохладный воздух церкви и сладость яблока были тому причиной, но я чувствовал себя хорошо, вернувшись на склад.

Крыса дал мне деревянный совок и велел наполнять мешки горохом. Мне нравились и сама работа, и звуки падающих горошин, и появление заполненных мешков перед глазами. Я припоминал всё, что до сих пор приносило мне неприятности, но — удивительно! — не становился несчастнее от этих воспоминаний.

Удалось даже вздремнуть за кучей мешков. Такое нарушение я позволил себе впервые. Это был совсем лёгкий сон, настолько тонкий, что окружающие звуки были слышны, но сохранялись темнота и спокойствие.

Проснувшись, я огляделся — не заметил ли кто-нибудь меня спящим? — но склад выглядел тихим, почти пустынным; казалось, что даже солнечные пятна замерли на цементных стенах.

И вот именно тогда и там, пока я сидел на куче гороха и протирал глаза, в моём мозгу возникла великолепная мысль! Через секунду я уже был на ногах.

Франса я нашёл на берегу канала, сидящим в инвалидном кресле и глядящим на воду, и тут же рассказал ему свою идею.

— Мы будем использовать для доставок твоё кресло! Немцы не решатся поднять одеяло с колен безногого ветерана!

Предложение Франсу понравилось! Оно позволяло ему помогать в снабжении семьи едой, надеяться на возвращение доброго отношения сестры, и, может быть, даже выставить себя после войны достойным человеком!

— Да, — сможет он сказать, — я присоединился к германской армии для борьбы с коммунистами, но я заплатил за это своими ногами! Зато, возвратившись в Голландию, я помогал скрывавшимся евреям и бойцам Сопротивления!