— Что случилось? — спросил я.

— Война! Германия напала на Польшу!

— Сюда тоже придут солдаты?

На мгновение она умолкла.

— Нет, они сюда не придут!

В тот же день к нам зашёл её брат, мой дядя Франс. Он попытался успокоить мою мать:

— Польские свиньи не продержатся больше недели, а затем восстановятся спокойствие и порядок!

Но она не верила ему.

— Ты думаешь, это единственное, чего хочет Гитлер?

— Я читал его книгу. Если он нападёт на кого-то ещё, то это будут русские коммунисты! Он нацелен на Восток, ему нужен Восток!

Казалось, что это убедило её.

Я и раньше слышал имя Гитлера по радио и в разговорах взрослых.

— Дядя Франс, почему немцы убивают польских свиней, разве у них нет своих собственных?

Он захохотал так презрительно, что я тут же почувствовал свою глупость и растерялся.

Но то была моя собственная ошибка. Следовало подождать и спросить у отца. Я как будто изменил своему отцу ради этого хохочущего дурака дяди, чей смех развеселил даже мою мать, чему я, кстати, был рад.

— Нет, нет, — ухмыльнулся он, — поляки не свиньи, они люди!

Такой ответ зародил во мне новые вопросы, но я не стал больше спрашивать его, а снова вышел из дома.

Во дворе мне встретился соседский мальчишка, который был младше и потому всегда меня слушался.

— Давай играть в войну!

— Давай!

— Ты будешь свинячим народом, а я буду Гитлером!

— Хрю-хрю! — заверещал он и помчался прятаться за дерево.

Мы играли до тех пор, пока за ним не пришла его мать и не увела домой. Но меня это не огорчило. Он был слишком мал, чтобы такая игра приносила много удовольствия.

Когда я вернулся домой, дядя Франс уже ушёл, а мать усердно прибирала кухню. Я прошёл к себе в комнату и открыл свою любимую книгу с картинками обо всём на свете.

На карте мира каждая страна имела собственный цвет: Голландия — оранжевый, Германия — зелёный, Польша — коричневый, Россия — светло-жёлтый. Голландия была наименьшей из четырёх.

Немцы вошли в Польшу, которая лежала далеко от Голландии. Дядя Франс заявил, что, в любом случае, Гитлер будет продолжать двигаться в том же направлении, а моя мать сказала, что солдаты не должны прийти сюда. Они оба были, вероятно, правы, однако опасение оставалось, ведь Германия — наш ближайший сосед!

Чтобы быть уверенным в полной безопасности, нужно поговорить с моим отцом. Но я не знал, когда смогу увидеть его: он возвращался домой поздно и долго спал по утрам, а я уже был школьником, поэтому мы встречались только по выходным.

Учился я совсем неплохо. У меня был свой круг приятелей, годных для игры в футбол, для шалостей или просто для болтовни. Они были для меня хорошей компанией. Не самой лучшей, но достаточно хорошей! Каждый пацан знает, что это означает — самая лучшая компания. А что — самая худшая!

Другие ребята пытались попасть в нашу команду, но мы принимали не каждого.

Разговор с отцом произошёл двумя днями позднее.

— Как твои дела в школе? — спросил он, наливая себе третий стакан спиртного.

— Очень хорошо! Сегодня только два мальчика решили больше задач, чем я!

— Должно быть, они евреи!

— Почему?

— Они всегда стараются показать себя умнее всех вокруг, умнее тупых голландцев.

— Голландцы не тупые!

— Ах ты мой маленький патриот! — Отец взъерошил мне волосы.

— Так, значит, евреи в самом деле плохие, как говорят про них некоторые люди?

— Не то, чтобы все они плохие; просто лучше, если бы их не было поблизости. Однако католики гораздо хуже!

— А почему Гитлер напал на поляков?

— Ты хочешь знать настоящую причину?

— Конечно!

— Причина в том, что Гитлер безумен, и никогда никому неизвестно, почему он поступает так, как он поступает!

— А кто хуже — Гитлер или евреи?

— Все одинаковы — Гитлер, евреи, коммунисты, — от них только неприятности. Они не дают нам спокойно жить!

— Кто такие коммунисты?

— Это русские, которые хотят отобрать всё, что мы имеем, и превратить нас в своих рабов!

— А американцы помогут нам?

— Вероятно, эти сейчас скажут: «О’кей! Опять в Европе люди убивают друг друга, но нам-то какое дело?!» Такова худшая правда на этом свете, мой сын: люди убивают друг друга, и никого это не волнует!

Беседа с отцом оставила во мне двойственное чувство. Я был рад и горд, что он обсуждал со мной, как со взрослым, события в мире. Но мир, о котором он говорил, выглядел ненадёжным, опасным местом, где всё резко менялось в одну секунду.

Гитлер мог вдруг завопить и развернуть свои войска, направив их на Голландию. Тогда люди стали бы убивать друг друга прямо здесь, и это никого бы не взволновало.

Мальчишки в школьном дворе тоже рассуждали о мировых событиях. Каждый из них имел собственное мнение, полученное из разговоров со своим отцом.

Один утверждал, что Гитлер не станет нападать на нас: ведь немцы и голландцы почти что родственники. Другой заявил, что если немцы придут, то они должны убить только евреев и коммунистов, а голландцев не тронут. Я же сказал, что поскольку Гитлер сумасшедший, то он может прийти и убить всех голландцев, не тронув евреев и коммунистов.

Вскоре в школе произошло необычное событие.

Среди наших учеников было несколько евреев. Одного из них постоянно дразнили. У него были чёрные курчавые волосы, которые блестели, как намасленные, и поэтому его было легко заметить.

Я слышал, как дети называли его жидом. Несколько раз я тоже замышлял крикнуть ему жид, просто чтобы посмотреть, что произойдёт. Но такой случай мне так и не представился, потому что он перестал появляться в школе. Сначала я думал, что он заболел, но через пару дней узнал, что он переселился в Англию. Вот так просто — фьюить! — и исчез.

Неделя за неделей проходили без особых новостей. Мало-помалу люди стали забывать о далёкой войне и больше беседовали на другие, более близкие темы. Взрослые толковали о ценах и заработках; дети ожидали, когда же наконец замёрзнут каналы, и предвкушали приближение Олимпийских игр, назначенных на будущее лето в Амстердаме.

Со временем некоторые изменения всё же становились заметны.

Мой отец ворчал, что люди перестали ходить в ресторан.

Моя мать теперь часто становилась либо нежна, либо раздражительна без видимых на то причин, хотя раньше такое с ней не случалось.

Я не знал тогда, что она беременна, пока поздней осенью её большой живот не стал особенно заметен. Отец любил поглаживать этот живот, и я понимал, что он старается хоть как-то привести мать в хорошее настроение.

Вскоре после Нового года родились близнецы — это были Ян и ты, Уиллем!

Пока мать лежала в больнице, отец опять взял меня с собой на рынок.

На этот раз он двигался медленнее и более тщательно выбирал продукты, приговаривая: «В голодные времена глаза заостряются!»

Для меня оставалось неясным, как это времена могут быть голодными, и не нравилась необходимость заострить глаза.

Торговцы теперь разговаривали с ним по-другому: одни менее дружелюбно, другие — более.

— Говорят, ты опять стал отцом? — спросил один из них, стоя за своим прилавком с горой льда и сельдей.

— Более того, дважды!

— Что, близнецы?

— Да, мальчики!

— Во всяком случае, это мальчики!

— Верно, верно! Но жена по-прежнему хочет девочку, чтобы можно было её наряжать!

К тому времени я уже знал, как взрослые делают детей. Я слышал их при этом занятии, и даже несколько раз подглядывал за ними. Их неистовство пугало и в то же время волновало меня.

Один из моих одноклассников тоже был осведомлён обо всём, за исключением того, что при этом люди совершают движения. Никто не говорил ему об этом, и он никогда не заставал своих родителей врасплох. Так вот, он был чрезвычайно ошарашен, когда однажды обнаружил, что люди в это время двигаются.