— Все будет хорошо.

Мы долго стоим на уединенной улице. Начинает идти снег, и его хлопья мягко приземляются на нас и вокруг нас. Ухом я прижимаюсь к груди Макса, его руки крепко обнимают меня. Я слышу размеренный стук его сердца, и мое дыхание совпадает с легким ритмом подъема и падения его груди. Когда сильная резкая боль, наконец, ослабевает, я отпускаю Макса и делаю шаг назад, чтобы посмотреть на него.

— Спасибо, — выдыхаю я и пытаюсь найти правильные слова. — Мне это было нужно.

Он улыбается, и рукой в кожаной перчатке убирает снежинки с моего лица.

— В любое время, — он наклоняется и целует меня в лоб, а затем ведет нас к своей машине.

Мы едем в тишине, и когда подъезжаем к моему дому, Макс не пытается зайти внутрь, он оставляет машину заведенной и ждет, пока я возьму инициативу на себя.

— Я действительно… — я фыркаю и нервно смотрю вниз на свои руки. — Шейн и Лиам ночуют в доме его родителей, и я не думаю, что провести ночь в одиночестве хорошая идея для меня.

— О, — говорит Макс и удивленно приподнимает брови. — Хм…

Я подбираю слова, которые должна сказать:

— Макс, я была одинока всю свою жизнь. Когда я жила с папой, с родителями Трента, и даже когда была замужем, я была одна. У меня никогда не было семьи, и я не чувствовала, что она у меня есть. Но сейчас она у меня есть, и сегодня я просто хочу почувствовать, что кто-то, кто заботится обо мне, рядом. Я не говорю о сексе. Я даже не знаю, буду ли когда-нибудь готова к этому. Мне просто нужно знать, что кто-то, с кем у меня есть связь, рядом со мной.

Глаза Макса загораются, и он слегка кивает, он понимает, что я имею в виду.

— Я тут думал, насколько удобным может быть твой диван, — говорит он, разрушая напряженность витавшую вокруг нас. Он глушит машину, открывает бардачок и достает небольшой подарочный пакет. — Я приберег его на завтра, и это не значит, что ты получишь его сегодня, — говорит он сразу же, как только замечает, что я рассматриваю рождественский подарок.

— Пойдем, — зову его я, выходя из машины, и направляюсь к входной двери.

Макс идет за мной. Он снимает пальто и садится на диван.

— Ты ела? — спрашивает он.

— Нет, у меня не было времени. Но у меня ужасно болит голова, и мне нужно просто принять ванну и лечь спать.

— Как насчет того, чтобы я приготовил что-нибудь поесть? — он поднимает руки вверх, как будто сдается. — Не слишком обольщайся, я имел в виду что-то вроде омлета, ничего особенного.

Когда он упоминает о яйцах, мой живот начинает внезапно урчать, и я чувствую себя голодной.

— Спасибо, это было бы замечательно. Я только положу вещи и захвачу свой ноутбук. Тебе нужна помощь, или ты справишься?

Он проходит на кухню, поворачиваясь ко мне:

— Я справлюсь. Иди и делай то, что тебе нужно, а я приготовлю нам омлет.

Я поднимаюсь в свою комнату, кладу сумку, снимаю обувь и беру ноутбук. Я буквально чувствую, что могу лечь на кровать и проспать всю жизнь. Моя голова разрывается, но боль, что постоянно сидит у меня в груди, становится слабее.

Макс готовит, а я сажусь за кухонный стол и включаю свой ноутбук. Проверяя почту, вижу одно письмо от Микаэлы, в котором говорится, что ее книга переместилась в пятерку лучших бестселлеров по версии New York Times и USA Today. Она также пишет, что порекомендовала меня трем авторам.

Второе письмо от автора, чью книгу я редактировала за деньги, она желает мне счастливого Рождества. Ей понравилось все, что я сделала с ее книгой, и она приняла все правки, что я ей предложила. Она сказала, что отправит книгу между Рождеством и Новым годом.

Третье, четвертое и пятое письма были от тех, кому меня порекомендовала Микаэла. Самое главное, что эти три книги будут закончены в разное время, так что я смогу взяться за каждую из них. Я отправляю им ответы с моими ценами и рождественскую картинку, которую нашла в интернете, затем закрываю компьютер.

Я заканчиваю как раз тогда, когда Макс ставит перед каждым из нас тарелки с омлетом. Мой желудок благодарен за запах горячей еды и прекрасно приготовленные яйца.

— Выглядит хорошо, — я беру вилку и начинаю есть. Хотя, думаю, поглощать — более удачное слово.

— Притормози. У тебя заболит живот, — говорит он, наблюдая, как я поглощаю омлет.

— Когда я была ребенком, у меня постоянно болел живот. Не потому, что я быстро ела, а потому, что голодала.

— Как так? — прищурившись, он хмурит брови.

— Моя мама умерла, когда я была маленькой. Покончила с собой. Ну, я полагаю, что передозировка наркотиками это самоубийство. Все, что я о ней помню, это как она говорила мне, насколько я ужасна, но она произносила невнятно свои слова. Ее глаза были темными, она сильно похудела, а кожа была очень бледной. Больше я ничего не помню.

— Зачем ей говорить такие вещи? Сколько тебе было лет?

— Мне было девять, когда она умерла. Я не знаю, зачем она говорила это, я знаю только, что она ненавидела меня.

— Господи, — он ковыряет свой омлет.

— Отец был не намного лучше. Сначала он просто говорил то же самое, что и она. Затем, когда мама умерла, стало хуже. Иногда он избивал меня, иногда оставлял в полном одиночестве. В первое время побои были не такими уж сильными…

Макс прерывает меня:

— Любое избиение — это плохо.

Я киваю, понимая, о чем он говорит.

— Ты прав, — я отвожу взгляд от его напряженных карих глаз, потому что вижу, как в них зреет гнев. — Он начал больше пить и стал пренебрегать такими вещами, как еда.

— Он был алкоголиком.

— Функционирующим алкоголиком. Он ходил на работу, а когда приходил домой, пил до беспамятства. На самом деле… — я иронично усмехаюсь, — иногда он и вовсе не приходил домой. Мне оставалось есть только то, что было в доме. Иногда я голодала пару дней, иногда меньше или больше.

— Как социальные службы или школа не увидели эту проблему?

— Потому что я научилась самостоятельно ходить в школу и обратно. Я много работала и училась. Я так привыкла быть голодной, что, в конце концов, мне удалось преодолеть это и сосредоточиться на учебе.

— Иисус, Лили. Я просто не понимаю, как никто этого не заметил.

— Потому что я сумела это скрыть. Не буквально, но я сливалась со стенами и забивалась в щели. Я никогда не жаловалась и никогда никому не говорила. Пока не встретила Шейн на своей первой работе, у меня никогда не было друга.

Плечи Макса опускаются, и он кладет вилку на тарелку.

— У меня нет слов, я в шоке от того, что ни один человек не постарался узнать тебя.

— Я никогда не хотела, чтобы кто-то знал меня, поэтому воздвигла барьер и пряталась за ним.

— И все это началось, когда умерла твоя мама?

— Нет, это началось до этого, но я не могу сказать, когда именно. Ты знаешь, когда тебе постоянно говорят, как ты уродлив, глуп и бесполезен, то ты начинаешь верить в это.

Макс берет вилку и начинает возить еду по тарелке.

— Но это не правда.

Я качаю головой и смотрю на капли, падающие из кухонного крана. Сосредотачиваюсь на чем-то другом, кроме Макса. Я пожимаю плечами и чувствую, как начинаю глотать слезы.

— Это можно понять по-разному.

— У тебя никогда не было нормальных, здоровых отношений. Но сейчас у тебя есть Шейн, Лиам и я.

Я доедаю последние несколько кусочков омлета и смотрю на Макса.

— Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, что такое любовь. Или даже, что есть другая связь, кроме дружбы. Я разрушена, разбита и сомневаюсь, что все мои кусочки можно найти, и еще меньше, что их можно исправить.

— Это не правда, Лили. Это просто не правда. Ты действительно… подожди, — он выскакивает из комнаты и возвращается с небольшим рождественским пакетом. — Вот, — говорит он, протягивая мне пакет.

— Рождество только завтра. И, кроме того, ты не должен тратить на меня свои деньги.

— Я делаю все, что мне вздумается с моими деньгами. И, к тому же, я уверен, что ты тоже мне что-то купила, — я отчаянно пытаюсь скрыть эмоции, но огромная улыбка расплывается по моему лицу. — Ага, вот видишь, — он игриво хлопает меня по носу. — Пожалуйста, открой его, но сначала прочитай открытку.