— Да он уже не спит, — Николя отодвинул Никиту и подошёл. — Как себя чувствуешь?

Пушкин высунулся из-под одеяла.

— Э?..

— Вставай скорей, тебя ждут Михаил Фёдорович и остальные.

— Nikolas, — Пушкин снова стал уползать под мягкий покров, — дай хоть умыться, я уж не говорю, выпить глоточек… Сначала твой батюшка надо мной измывался, на купания гнал в пять утра…

— Уже одиннадцать.

— О, господи, за что мне это… — Пушкин сел в кровати. — Ну, что там у тебя?

— Брат попросил тебя разбудить. Орлов уезжать собрался — сегодня утром объявил — и хочет со всеми посидеть.

А.Р. встретил Пушкина у дверей гостиной.

— Горазды вы, однако, спать. Спасибо, Николай. Пушкин, как себя чувствуете?

Александр со скрипом зевнул, думая, что весь род Раевских пришёл в подлунный мир лишь с тем, чтобы не давать поэту Пушкину выспаться.

— Твой брат был свидетелем и худшего похмелья.

— Вот и наш славный Александр Сергеич, — прогремел на всю гостиную Василий Львович. — Вы как считаете — есть ли какой-то смысл в тайных обществах в России?

???

— Как вы сказали?

— Витийствуем, ну, — пояснил Василий Львович. — Михайло уезжает завтра вечером, а с ними Иван Дмитриевич и Охотников. Когда ещё беседовать, как не теперь.

— Куда едете? — Пушкин с трудом нашёл Орлова, сидящего в дальнем конце гостиной у камина и почти полностью заслонённого огромной фигурой дремлющего Александра Львовича.

— В Москву, служба требует.

Александр Львович пошевелился на стуле, тусклым взглядом осмотрел присутствующих, убеждаясь, что ничего существенного не изменилось, и снова опустил веки. Кроме него и уже названных Орлова, А.Р. и Василия Львовича в гостиной был Охотников, верный спутник Орлова, а также Якушкин и Николя; последний, впрочем, заметно скучал и намеревался улизнуть.

— Что вы говорили о тайных обществах?

— Я уверен, что они принесли бы много пользы, — сказал Охотников. — Это мы говорим о том моменте из письма. Офицеров допрашивали касательно их тайных собраний. А дальше Муравьёв-Апостол пишет, что собраний, которые считаются уже почти что масонскими, если вообще не революционными, на самом деле-то не было.

— Ну так что?

— А, вы пропустили начало разговора. Их, конечно, не было, вернее, были, но не тайные. Офицеры собирались вместе с солдатами и учили их грамоте.

— Замечательная практика, — Орлов кутался в халат, вытянув к камину ноги. — Я уже рассказывал о преимуществах ланкастерских школ, какие сейчас устраиваю в Кишинёве.

— …Речь о другом. Будь в России и вправду некое тайное общество, наподобие масонской ложи, но представляющее политические интересы — как вы считаете, полезно ли это?

— Смотря для кого, — холодно сказал Раевский. — Для государства крайне вредно.

— Я спросил Пушкина, не вас.

— Je suis désolée, messieurs, je ne vous comprends pas. Вы будто хотите учредить нечто подобное.

— Нет, что вы, — Якушкин обвёл собравшихся невинным прозрачным взором. — Это всего лишь гипотеза.

— «Союз благоденствия» — не гипотеза, — Раевский сел к роялю и упёрся локтем в зеркальную крышку.

— Возьмите кресло, ну.

— Благодарю, я здесь… Так что, ваш «Союз благоденствия» не таит в себе ничего, кроме христианской идеи?

— А что, по-вашему, он может таить? — поинтересовался Охотников. — Мы пока что не исполняли кровавых культов и столпу-ксоану не молились.

— Дайте, наконец, Пушкину сказать, — Якушкин звякнул ложечкой о чашку.

— Вы спрашиваете, хочу ли я, чтобы такое общество было в России? — Александр тряхнул растрёпанной шевелюрой. — О, да! А вы разве нет?

— Скорее нет, — ответил Якушкин.

— Иван Дмитриевич, я не могу поверить. Вы видите, как страна коснеет, как не хватает нам свободных идей! И ведь это же вы мечтали освободить крестьян, n'est-ce pas?

— Я не утверждаю, что был бы против этого, я лишь хочу сказать, что в России это бесполезно.

— Что считать пользой, — Василий Львович поднялся и взял одну из длинных трубок, стоящих в углу. — Кто хочет курить?

— Я, — обрадовался Пушкин.

Николя извинился и ушёл проведать отца, оставленного развлекать старуху Давыдову.

— Пусть общество не сможет действовать, как говорит Иван Дмитриевич, но само по себе оно уже символ, ну. Лучше иметь одно захудалое местечко, где смогут собираться ясные умы, чем не будет никакого.

Для чего этот разговор? — думал Француз. — Все они состоят в обществе, и при этом показно спорят о его существовании. Значит, разговор затеян для нас с Раевским, но зачем? Вербуют нас или проверяют?

(Поверх этих мыслей скользило легко и ровно, как по льду:

Пушкин написал это за день до приезда Якушкина и компании. Сегодня, умываясь, вспомнил, и теперь стихи вертелись в голове, заставляя улыбаться вдруг от чувства удавшейся строки. А кипариса, умеющего возвращать Французу рабочее настроение, поблизости не было.)

— Раевский в чём-то прав, мы сами уже похожи на заговорщиков, — усмехнулся Охотников. — Тайное общество спорящих о том, стоит ли существовать тайному обществу.

— Прекрасно, — воодушевлённо воскликнул Василий Львович. — Давайте продолжим уже более формально. Что если назначить Пушкина председателем?

— Отказываюсь! — замахал на него Пушкин. — Додумаетесь же: поэта — и председателем.

— Раевского, — Охотников встал за ещё одной трубкой для себя. — Предлагаю сделать председателем Раевского.

Поддержали единогласно.

Раевскому был вручён колокольчик для призыва слуг, тот немедленно позвонил, и прибежал давыдовский Прошка:

— Чего изволите-с?

Прошку выдворили, и Александр Николаевич, напустив на лицо ироническую торжественность («всё и так с вами ясно») объявил заседание открытым.

— Позволите мне? — поднял руку Охотников. (Раевский важно кивнул). — Клубы, в которые мой уважаемый, э-э… собрат Якушкин не верит, непременно нужны, тем более теперь, когда принято говорить о политике в салонах. Невозможно доверять каждому, кто пришёл на такую встречу. Я лично могу привести примеры, когда неосторожное слово, сказанное публично, доводило самого верного патриота до опалы.

— А вы определитесь, — предложил Раевский, — так ли обязательно должны быть разговоры о политике. И вообще, вы изначально принимаете, что тайное общество носит какой-то протестный характер. Что если нет?

Господи, что они хотят от нас услышать?

Никаким именем Мария Николаевна ничего не называла. Они вообще мало разговаривали в Крыму. Это почудилось Пушкину как-то вечером, когда он смотрел, как возникает из-за облаков на тёмном полотне голубой прокол звезды, и думал, что завтра вытащит Машеньку на позднюю прогулку, покажет на звезду и скажет: «Давай назовём её Мария?» Но следующим вечером случился дождь, и голубой звезды не было видно. Потом Александр забыл о своём намерении, а после стало казаться, что он его осуществил.

Странное чувство вызывала Мари в опустевшем сердце Александра. Он не любил её, не желал её видеть, но изнутри по рёбрам скребло что-то вроде сожаления: такая история — и так быстро закончилась.

С трудом заставив себя отвлечься от упоения собственными стихами, Пушкин зачиркал огнивом, раскуривая трубку, и сосредоточился на беседе.)

— А я соглашусь с Иваном Дмитриевичем, — Орлов улыбался, как кот, греясь у огня. — Собираться без дела можно и у меня дома, для этого не нужно создавать клубы.