Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Так, — Трубецкой поднял Ваньку, оказавшегося тяжёлым для своих скромных габаритов, и посадил в кресло. — Это, друг мой, никуда не годится. Или ты мне сейчас расскажешь…

— Не могу, — Брюс ещё сильнее ослабил воротник. — Это чужая тайна, от коей в будущем может многое зависеть… Весьма многое. В деньгах Ванька нужды не имеет, каждый год ты будешь получать средства на его содержание… Полагаю, их будет больше, чем потребуется ребёнку, так что остатком распорядись по своему желанию, с тебя не спросится.

— Тайный сын, — понимающе кивнул Трубецкой, примиряясь с вестью о будущем воспитаннике. — То-то моим радость будет. Фамилия его тоже выдуманная?

— Фамилии своей он пока не знает. И, в общем, скрывать ничего не нужно. Понимаешь, Юрий Никитич, ты его корми и обучи со своими наравне, а прочее — не твоя забота.

— Годков тебе сколько, Иван? — Трубецкой опустил ладонь на мягкие светло-русые волосы нового члена семейства.

Не имеющий фамилии Иван Никитич показал четыре пальца.

— Когда он родился?

— Декабря двадцать третьего дня, года тысяча семьсот шестьдесят восьмого.

— Мелковат для четырёхлетки.

Ему может быть меньше, не знаю. Возраст я тоже придумал.

— С ума ты меня сведёшь.

— Не сведу, ежили не станешь пытаться вызнать, откуда парень взялся и чей сын. Я же это смогу сказать только перед самой смертью, а пожить, знаешь, ещё хочется… Да, есть условие. Когда Ванька подрастёт, запиши его на службу под фамилией Инзов. Инзов — и никак иначе.

— Инзов, — повторил Трубецкой. — Не знаю ни одного Инзова.

— Такой семьи нет, но по этой фамилии его всегда смогут найти те, кто будет принимать в нём участие. Инзов означает «иной зов». И это всё, что я могу тебе сказать. Прикажи подать ещё лимонной воды, как душно-то.

Яков Брюс не смог открыть перед смертью тайну Инзова. Он, не успев ничего сказать, скоропостижно умер через девятнадцать лет после описанного нами разговора и за восемь лет до рождения Александра Пушкина, — в 1791 году.

В ожидании — кокетка и поэт — Встреча с Якушкиным — разговоры — пожар

Как вдруг невидимая сила

Под нею пламень погасила.

И.Ф.Богданович

К именинам старухи Давыдовой готовились долго, но как-то небрежно. Вообще всё в каменском доме протекало без видимого усердия — каждый был занят собственными делами. Генерал Раевский с братьями продумывал список гостей, потом вдруг оказывалось, что список пропал, а составлять новый не доходят руки; Александр Раевский уходил надолго и не рассказывал, куда; Василий Львович катался вкруг дома верхом и распевал песни своей боевой юности, так что окна приходилось держать запертыми, чтобы не оглохнуть.

Жена Василия Львовича — тишайшая, хрупкая женщина — при звуках песен пряталась вглубь дома. Она боготворила мужа и боялась только, что озорной характер однажды доведет Давыдова до беды. Про них с Василием Львовичем, кстати, говорили, что они не венчаны.

Александр Давыдов, старший брат Василия Львовича, казался пустым человеком. Он был вял и ленив, ничем не умел заняться, к тому же сильно уступал в начитанности и уме родственникам, поэтому в разговорах не участвовал. Сидел, развалившись в кресле, курил или жевал табак и слушал, о чём говорят остальные. Иногда вставлял словечко, чтобы обозначить своё внимание. На самом же деле ему были чужды предметы общих бесед, а радовало только, что вокруг него жизнь. Определённый толк проявлялся в Александре Львовиче, только когда надо было кого-то за чем-то послать. Слугами он распоряжался легко и изящно, как рычагами простого механизма.

Это, кстати, отличало его от брата, напрочь не знающего, что и где достать, и открыто признающего своё неумение ориентироваться «в наших хоромах».

Пушкин быстро сошёлся с Василием Давыдовым именно потому, что тот вёл себя по-ребячески среди всего почтенного и незыблемого, чем было переполнено поместье.

— Кажется, вы не слишком заняты будущими именинами? — спросил его Пушкин, когда Василий Львович предложил ему разучить боевой марш их полка.

— А с чего бы мне ими заниматься, ну. Всё равно пройдут как обычно, без гостей и без веселья. Матушка стара, видишь, ей уж не до праздников.

— Буду хоть я вашим гостем.

— Приедет ещё мой давний знакомец Орлов, да с ним Якушкин Иван Дмитриевич.

— Вот новость. Я их обоих знаю.

— А я с удовольствием познакомлюсь с Якушкиным.

— Василий, — позвал, выходя из комнаты, Александр Львович, — Нынче уже разве суббота?

— Да.

— Вот как, я совершенно потерялся в днях. Мы, выходит, никого не пригласили?

Так, не следя за временем, которое было в Каменке у каждого своё, они и жили.

Перезнакомившись со всеми, Пушкин стал надолго запираться в биллиардной и там писать. Других занятий до приезда вербовщика «Союза Благоденствия» не предвиделось, зато складывалась концовка поэмы, и Александр спешил, понимая уже, что получится превосходно, и можно будет долго радоваться. В бильярд у Давыдовых давно уж не играли, так что Александр полностью захватил помещение. Еду и вино приносил Никита, остальные старались не беспокоить. Пушкин лежал на столе, курил и работал, а когда выходил, обычно сталкивался с гуляющей Аглаей. Аглая, похожая на маленькую чёрную канарейку, читала французские романы, пела какие-то «ля-ля-ля» и от скуки флиртовала с Пушкиным.

Француз тянулся к ней, как думала Аглая, из восхищения её прелестью. На самом же деле Пушкину не давала покоя мысль, действительно ли между Аглаей и Раевским что-то есть. Представить, что гордый Раевский запал на французскую кокетку, которая откровенно скучает в патриархальном быту поместья, не удавалось. Может быть, он использует её, чтобы получить информацию от Василия Львовича? — думал Пушкин. Но в таком случае, Аглая должна быть любовницей Василия Львовича, а каким боком тут А.Р.? Непонятно.

Приходилось, однако, признать, что Аглая привлекательна, даже очень. Хотя и старше Пушкина на десять лет и имеет двух дочерей, из которых уже и младшая скоро должна готовиться к роли невесты.

Аглая же смотрела на мир единственным доступным ей способом:

* * *

Коридор в усадьбе Давыдовых. Стены плохо видны из-за порхающих вдоль них толстых купидонов. Купидоны летают, постреливая в разные стороны из лука и разбрасывая на пути, как лепестки роз, картинки непристойного содержания.

Пушкин. (возникает из воздуха) Добрый день.

Аглая. Ух ты, какой страшненький. Ты кто?

Пушкин. Я Пушкин, поэт.

Аглая. Что же ты стихами не говоришь?

Пушкин. Я Пушкин, я собою хорош,

От моих стихов всех бросает в дрожь.

Аглая. Поспорила бы с обоими вашими утверждениями. А вы в меня тайно влюблены?

Пушкин. Признаться, милая Аглая

Не помышлял о том пока я.

Аглая. Тогда катитесь отсюда.

Пушкин. Постойте, не гоните прочь!

Я с вами закрутить не прочь.

Аглая. Вот, это уже другой разговор. Давайте закрутим, только недолго, я жду Якушкина.

Странно перекликались мысли Аглаи с тем, что возникало на бумаге под жёванным пером Александра средь наскоро набросанных лиц и силуэтов:

  И гасну я, как пламень дымный,
  Забытый средь пустых долин;
  Умру вдали брегов желанных;
  Мне будет гробом эта степь;
  Здесь на костях моих изгнанных
  Заржавит тягостная цепь…

Он не думал, что умеет рисовать, вернее, воспринимал это умение как нечто данное каждому, естественное, такое же, как способность запоминать увиденное, не воспроизводя его на бумаге. Рисовал неосознанно, то, что плавало в голове под верхним, волнующимся, штормовым слоем стихотворения: лица Раевского, Аглаи, Марии, обоих Николаев, Василия Львовича. Иногда поверх них громоздились горы Кавказа, крымский грот, падающий силуэт (о ком он должен был напомнить? О покойном Аркадии? Об Ульгене? О ком?) и лица тех, о ком Александр сейчас писал.

28
{"b":"581669","o":1}