— Любопытство, Иван Дмитриевич. Мы с Пушкиным давно знаем друг друга и любим разгадывать всё, что кажется странным. Споря, чем же могут быть ваши письма, мы сошлись на том, что в них заключён политический смысл.

— Почему вы так думаете?

— C'est simple [10], - сказал Пушкин. — О письмах знали кроме вас ещё и Орлов с адъютантом. Разве могут быть у вас другие общие секреты, кроме политических?

Якушкин обречённо склонил голову:

— Не скрою, так и есть.

— А мы…

— А я знаю вас как человека благородного, — перебил Раевского Француз. — А благородный человек легко может попасть в беду, если кто-то узнает о его взглядах.

Якушкин грустно улыбнулся.

— Как быть с Аглаей? Она может молчать, сколько ей вздумается.

— Зайдём к ней через час, — предложил Раевский.

Но через час произошло неожиданное.

Оба Александра молча курили в биллиардной, обмениваясь иногда взглядами: «что думаете?» — «о чем?» — «вообще» — «сумасшедший дом». В дверь застучали.

— После выйду, Никита! — крикнул Пушкин. — Или ты ужин принёс?

— Пушкин, откройте! — это был голос Якушкина.

Вошёл Якушкин, а за ним Орлов и Охотников.

— Александр Николаевич, вы тоже здесь. Прекрасно, — Орлов сложил руки за спиной. — Господа, боюсь, нам предстоит неприятный разговор.

Пушкин отложил трубку и вопросительно уставился на Орлова. Раевский, не вставая с кресла, повернулся к гостям и сдвинул очки на кончик носа.

— Наши подозрения могут быть напрасны, но сейчас важна истина. До истины придётся добираться любой ценою. Вы согласны?

Пушкин кивнул; Раевский сказал: «допустим».

— Когда в комнате Ивана Дмитриевича начался пожар, вы уже некоторое время находились внизу, и никто вас не видел. Когда вы позвали подмогу, Александр Николаевич дёргал дверь, убедив Охотникова, что она заперта.

— А выбить дверь оказалось совсем легко, — ввернул Охотников. — Легче, чем если бы она была закрыта на замок.

— Из этого я делаю простой вывод: вы устроили этот пожар. И вам зачем-то понадобились письма. Пушкин, я всегда верил вам, вы были мне другом, и я надеюсь, вы сможете объясниться и доказать свою невиновность. Но мы успели убедиться, что вы пробуете роль сыщика. Может быть, вы таковым и являетесь? То, как вы отвели подозрения от себя, выглядит очень… профессионально.

— Господин граф, это чушь, — спокойно сказал Раевский, закинув ногу на ногу и потянувшись к трубке.

К нему даже не обернулись, все смотрели на Пушкина.

Глаза Француза сузились, брови сдвинулись, ноздри страшно подрагивали, раздуваясь. Александр оскалился и стал похож на злобную обезьяну.

— Пушкин, скажите, что я не прав, и докажите это чем-нибудь, — развёл руками Орлов. — Я непременно принесу вам извинения.

— Ключ, — очень тихо сказал Пушкин, готовый, кажется, придушить разом троих обвинителей. — Как, по-вашему, я подменил ключ?

— С помощью Аглаи, — отозвался Якушкин. — И не вы, а Раевский. Вы ведь с ней любовники, — с отвращением сказал он, обращаясь к Александру Николаевичу. — Аглая не могла поджечь комнату, она только украла ключ и передала его вам.

— Как интересно повернулось, — меланхолично сказал Раевский.

— И для чего нам это, не хотите рассказать? — Пушкин сжимал и разжимал кулаки, глядя на Орлова снизу вверх.

— Для чего вам… — Орлов поправил ус. — Раевский может быть агентом тайной полиции. А вы, значит, ему помогаете.

Только раз Пушкин был зол более, чем сейчас — в Петербурге, незадолго до отъезда, когда Нессельроде предлагал ему признать своей эпиграмму Рылеева.

— Господа, — позвал Раевский. — Я всё-таки надеюсь на мирное разрешение ситуации. Перейдём ко мне, и пусть кто-то из вас запишет все доводы в пользу нашей виновности и против неё.

— Согласен, — первым сказал Охотников.

— Не нужно, я буду писать здесь, — Якушкин взял со стола чистый лист и положил его на подоконник.

— Тут даже стула нет, — Охотников оглядел комнату. — Александр Николаевич, не откажетесь уступить ваше кресло?..

— Нет-нет, я всегда пишу стоя, — Якушкин смотрел на лист, чуть отклоняясь назад, словно ему было легче видеть то, что находится дальше от глаз. Это подтвердилось сейчас же. — Я слабо вижу вблизи, да и просто приятнее стоять, привычка.

Ergo, за сгоревшим бюро он тоже работал стоя. Зачем я об этом думаю?

— Итак, — объявил Якушкин. — Пушкин, я одолжу у вас чернильный прибор?

— Делайте, что хотите.

— Итак. Доводы за вашу причастность: вы были возле моей комнаты и могли поджечь её. Вас никто не видел. Кроме того, ваше активное участие, ваши попытки обнаружить виновного наводят на мысли…

Стул!

— Иван Дмитриевич, — громко сказал Пушкин. — Вы ставили стул у секретера в своей комнате?

— Что? Нет, я же стою, когда работаю.

— А он там был.

— Пушкин, дорогой мой, — Орлов сочувственно улыбнулся. — Докажите сперва, что вы сами чисты, а после вернётесь к вашим логическим заключениям.

— Стул был придвинут, — Пушкин налетел на Охотникова и, схватив его за плечи, встряхнул. — Вспомните, Охотников!

— Какой ещё стул, — Охотников стряхнул Александра и отступил на шаг. — Я не помню, было много дыма.

— Вспомните хоть кто-нибудь! Я чувствую, что это важно!

— Вернёмся к допросу! — Якушкин пытался перекричать Француза.

— Я требую, вспомните!

— Хорошо, я помню, — кивнул Орлов. — Стул был у бюро.

Из этого должно было что-то следовать, но Пушкин не мог понять, что. Перед глазами возникала комната Аглаи Давыдовой, её огромная кровать, и снова — горящий секретер и стул перед ним.

1) Ворую ключ

2) Зачем-то приставляю стул к секретеру (сесть захотелось, что ли? Так ведь времени ведь нет рассиживаться)

3) Открываю шкатулку и читаю письма

4)…

— Что вы там шепчете?

Как в бреду хватаясь за обрывки мыслей, Пушкин жалел о своём решении никогда не убивать (разве только на дуэли, но пока не пришлось). Иначе пристрелил бы Орлова с Охотниковым, а Якушкина повесил и смог бы подумать в тишине.

— Александр Сергеевич!

Пушкин очнулся от лёгкого удара тростью по ноге.

Раевский, сидя в кресле, насмешливо глядел на Француза. Остальные, собравшиеся у окна, наблюдали за Пушкиным с некоторым опасением.

— Бегаете, руками машете, бормочете, — сказал Якушкин. — Все признаки помешательства. Вы так от правосудия ускользнуть решили?

— Он так думает, — успокоил Раевский. — Господа, мы оба голословны. Вы не сможете найти доказательства нашей вины, мы не сможем убедить вас в своей невиновности. Что делать будем?

— Допросим несчастную Аглаю, — вздохнул Орлов. — Думаю, на этот раз она расскажет, как вы, Раевский, принудили её… Или это были вы, Пушкин?

«Какая, однако, выдержка у А.Р., - думал Пушкин. — Сидит, ножкой качает, словно и не рискует ничем. И то правда: чем ему рисковать? Рано или поздно Орлов с компанией поверит, что ни Пушкин, ни Раевский поджигателями не являются. Разойдутся, извинившись и стыдясь показываться друг другу на глаза. Что Раевскому это всё? Его дело — помогать Французу в поисках шпиона. А если планы вступить в тайное общество полетели к чёрту из-за чьих-то идиотских подозрений, пострадает от этого только сам Француз».

— Кому вы собирались передать письма? — допытывался Якушкин. — Полиции? Самому императору? Пушкин, вы же были свободомыслящим человеком! Я же…

— Иван Дмитриевич, — одёрнул Якушкина Орлов, и тот заткнулся.

Что же это были за письма? Они касались тайного общества, но неужто были настолько нужны… кому? И почему там был стул?

— У меня есть предложение, — Пушкин залез на биллиардный стол, пошарил в лузе и вынул оттуда полупустой кисет. Нужно было покурить и успокоиться. — Утром я постараюсь назвать вам виновного в пожаре. Если это случится, и названный мной подтвердит мои слова — мы с Александром Николаевичем примем ваши извинения и забудем сегодняшнюю размолвку. Если нет, предоставляю Вам самим разобраться с вашими домыслами, но знайте, что я буду требовать сатисфакции от каждого из вас.