Есаулы Иргаша, собрав палочников в отряды, повели их против эскадрона.
15
Дикая крестьянская конница, подталкиваемая с тылу плетками и выстрелами есаулов, бросилась вперед, издавая нечеловеческие крики отчаяния. Казалось, что этот страшный, несокрушимый поток все сомнет, все раздавит и растопчет на своем пути. Мергены, отличные стрелки, спрятавшись в надежных местах за скалами, приготовились к стрельбе. Палочники служили им лишь средством, отвлекающим внимание красных.
Иргаш экономил свои силы. Он пускал в бой верные басмаческие отряды только в критическую минуту. Его люди сражались издали, под прикрытием несчастных крестьян, кинутых прямо в огонь.
Хамдам отправил навстречу этой коннице своих два отряда. Узбеки смело врезались к толпу и точно растаяли в ней. С горы звенели выстрелы.
Сашка берег свой эскадрон для преследования.
Орудие после первого выстрела дало в стволе трещину, и артиллеристы отказались стрелять из него. Тогда красноармейцы-пулеметчики пошли с левого фланга. С пулеметами на конях, обойдя место рубки, они должны были встать между мергенами и тылом басмаческой конницы. Под неистовым обстрелом мергенов, теряя людей, они неслись цепью к подножию горы, чтобы закрыть спуск для свежих резервов Иргаша.
Хамдам вздыхал, наблюдая этот сумасшедший галоп. Когда меткая пуля настигала кого-нибудь из пулеметчиков, цепь на секунду обрывалась, но пулеметчики не останавливали наступления.
Все преимущества были у мергенов. Неуязвимые в своих естественных бойницах, они спокойно выбирали цель. Они стреляли из расчета - один патрон на голову. Прикидывая глазом расстояние от степи до каменной лощинки, Сашка волновался за отделение Жарковского; при каждой новой потере боль искажала его лицо, как будто он обжигался. Ритмически покачиваясь, приседая на полусогнутых ногах и размахивая камчой, он орал среди визга и выстрелов:
- Делай! Делай! Делай!
При атаке нельзя было остаться спокойным. Он часто оглядывался назад, соображая, в каком положении окажутся бойцы эскадрона, спрятанные за арыком, если их послать сейчас в помощь Жарковскому. «Нет, я растеряю все… Нет… Послать их нельзя… Если Оська доберется хоть с одним пулеметом, и то хлеб», - думал он.
- И то хлеб… И то хлеб… И то хлеб… - продолжал он выкрикивать, точно подбадривая себя.
Приходилось оценивать обстановку мгновенно, даже доля секунды имела решающее значение. Страстно хотелось выскочить самому, чтобы прибавить пулеметной команде еще больше стремительности и бешенства. Но обстоятельства обязывали его вести бой.
Жарковский на ходу перестроил людей, раскидав их звеньями. Они были уже лак далеко, что Сашка не мог узнать отдельных бойцов. Только Жарковский заметно отличался от остальных. Подавая сигналы клинком, он несся в центре своей команды на серой тонконогой кобыле; ее измокшие бока почернели.
Есаулы Иргаша, увидав натиск отдельной горсти, разобрали наконец, что к ним стремятся не кавалеристы, оторвавшиеся от общей атаки, а пулеметчики, угрожающие связи их с конницей. Тогда за скалами почувствовалось оживление, поплыли неясные пятна, - это есаулы выбросили свою кавалерию, чтобы перерезать путь Жарковскому. Теперь исход боя зависел от того, кто первый доскачет до каменной гряды, скрывавшей горную дорогу. Все преимущества в этой скачке достались басмачам. У них были свежие кони, они скатывались вниз, точно камни. А Жарковский взбирался наверх, на подъем. Еще две-три минуты - и пулеметчики были бы сбиты. Жарковский понял басмачей и разом остановил отделение.
Поле опустело, на желтой плоскости появились маленькие точки, гнезда. Лошади тоже были уложены на землю.
«Так, - сообразил Сашка. - Хорош!»
Жарковский решил спокойно встретить противника. Но и тут перевес все-таки складывался в пользу басмаческого командования. Басмачи наступали на Жарковского с двух сторон: сверху - ружейный обстрел, внизу, с плоскогорья, - кавалерийская атака.
На высокой плоской вершине, куда не могла залететь даже шальная пуля, Иргаш наблюдал в бинокль за ходом боя. Он стоял на маленьком мохнатом коврике. Около него молча теснились курбаши и советники. Здесь же находился Мулла-Баба, а также большой отряд личной охраны. Над головой Иргаша, обмотанной белой легчайшей кисеей, развевалось шелковое зеленое кокандское знамя с вышитой надписью. К ней были прибавлены теперь два слова: «Смерть неверным!»
Ветер рвал длинные пучки конских волос, прикрепленных к головке древка.
Иргаш щурился, ему не нравился натиск:
- Мы уничтожим этих пулеметчиков?
- Конечно, уничтожим, - ответил Зайченко.
Он распоряжался всей операцией, он распределял силы, он намечал тактику боя. Но властолюбивый Иргаш держал его около себя, у своей руки. И штабу и басмачам казалось, что боем руководит сам Иргаш.
Отсюда, с вершины, не слышно было ни стонов, ни криков, ни человеческого исступления. Отчаянная борьба представлялась издали праздничной байгой, скачками, потому что никому из людей, находившихся здесь, не угрожала смерть. Кругом на скалах стояли дозорные отряды басмачей - при первой опасности они приняли бы на себя весь удар, дав возможность Иргашу вместе с его штабом отступить в полном порядке, без паники.
Иргаш увидел, что какая-то кавалерийская часть, минуя центр атаки, понеслась вдоль горы по пшеничному полю. Это был Юсуп, мчавшийся в обход с последним узбекским отрядом.
Вести этот отряд обязан был Хамдам, но Хамдам побоялся.
- Если пушка не действует, как я могу действовать? Я не успею доскакать до подъема в гору, - сказал он.
- Можно мне? - предложил Юсуп.
- Пробуй! - сказал Лихолетов.
Когда Юсуп выскочил в открытую степь, осыпаемую пулями, страх сдавил ему сердце. Грошик сразу оглох от криков и выстрелов и плохо слушался повода.
У Иргаша было два выхода: один - в горы, в ущелье, другой - на дорогу в долину. К этой дороге и стремился Юсуп, догадавшись, что он должен занять дорогу первым и что нужны какие-то нечеловеческие усилия, чтобы проскакать это расстояние как можно скорей. Когда Грошик вырвался из рядов, Юсуп приподнялся в стременах и, чтобы облегчить свой вес, даже бросил на землю винтовку.
У Сапара была лошадь моложе и сильнее, чем Грошик. Поэтому Сапар несся первым, скорее всех. И, подчиняясь общему потоку, все лошади мчались за ним. Впереди было распаханное поле. Попав на мягкую, в бороздах, землю, эскадрон невольно бы замедлил свой аллюр. Надо было во что бы то ни стало догнать Сапара, чтобы повернуть всех влево. Кричать и командовать было бессмысленно. Как ни кричи, как ни надрывай голос, все равно он потонет в том реве, с которым неслись джигиты.
- Юсуп не опередит… И Грошик не справится… Нет, нет… - бормотал Сашка. - Теперь завязнет эскадрон. Всех перехлопают.
Сердце билось у него в груди. Махнув рукой на весь свой план, на все свои расчеты, он уже готов был помчаться на выручку Юсупа.
- Эскадро-он! - закричал он.
Но в это мгновение обстановка в поле изменилась.
Юсуп решил обойти Сапара с правого бока. Когда Грошик поравнялся с лошадью Сапара, Юсуп увидел, что Сапар скачет с закрытыми глазами и дикий, дрожащий, бессмысленный вопль: «А-а-а!» - вырывается у него из горла. Юсуп камчой ударил лошадь джигита по морде. Она дернулась влево, и тут Грошик вылетел вперед, как былинка. Юсуп выхватил клинок из ножен и тоже закричал, как Сапар: «А-а-а-а!» Грошик прижал назад уши. Издали казалось, что он стелется по земле. Теперь Юсуп был спокоен, эскадрон повернул за ним. Пахота осталась в стороне.
В лощине за арыком, у своей палатки, стояла Варя и следила за боем. Раненых еще не принесли. Юсуп очутился на дороге почти один. Кругом него взбивались от пуль маленькие облачка пыли.
- Убьют! - шептала Варя.
И верно, к Юсупу нетрудно было пристреляться. Белая рубаха сверкала, как мишень.
Иргаш, наблюдая за всей этой скачкой, невольно залюбовался ею, щелкал языком от удовольствия и, опуская бинокль, сказал окружавшим его курбаши:
