Небо было желтое и безоблачное, все предвещало тихую, славную погоду. Охота ожидалась необыкновенная - на автомобиле за джейранами. Для этого необходимо было выехать в степь, в пятидесяти километрах от Самарканда, и колесить по степи несколько десятков километров в поисках стаи. Собственно, по закону такая охота на машинах воспрещалась. Джейран, как бы ни был он быстр в беге, конечно не в состоянии убежать от машины. Его легко загнать, утомить. Но все-таки следует сказать, что при быстрой езде по степи охотники подвергаются серьезной опасности. Иной раз степь гладкая, как асфальт. Осенью на ней выжжены все травы. Машина на таких местах может взять скорость свыше семидесяти километров. Но степь есть степь. Это не дорога. И трудно усмотреть на ней какой-нибудь скат, трещину, складку - все это на быстром ходу может быть причиной смертельной катастрофы. Стрелять полагалось только с машины, с ходу, и непременно пулей…

Это до некоторой степени уравнивало шансы человека и джейрана и придавало всему делу захватывающий азарт. Лихолетов, конечно, был любителем этой запрещенной охоты.

Выезд предполагался ночью, чтобы с рассветом добраться до степи и захватить утреннюю зорьку.

Юсуп мечтал о той минуте, когда они сядут в машину… Впереди нее побегут от фар два голубых луча, машина понесется мимо садов, пахнущих ночной влагой, и в эту минуту он забудет о городе и городской жизни.

Ночь обещала быть звездной.

Юсуп хорошо знал окрестности Самарканда и уже заранее переживал все наслаждения от этой поездки.

Он представлял себе, как с левого боку, в нескольких километрах от машин, начнет все выше и выше подыматься горный хребет, как утром его вершины воспламенятся, будто костры, как сразу согреется воздух и приятный, острый ветер пахнет из Зеравшанской долины, как машина пересечет железную дорогу и пройдет кусок пути прямо по рельсам и вслед за этим из-под арки Тимура покажется широкий Зеравшан, как он увидит его безмятежную зыбь, и тихие заросли, и плоские желтые плодородные берега, и далекие богатые сады с тонкими, будто иголки, тополями, как при первом луче утреннего солнца вспыхнет весь этот величественный простор и даль превратится в прозрачное кружево, сплетенное из желтой, золотой и фиолетовой паутины… Эту долину еще арабы называли раем.

Мечты Юсупа были прерваны смехом Вари. Юсуп взглянул на нее, но она этого не заметила. Варя продолжала читать, точно она не в состоянии была оторваться от книги…

Варя заведовала сейчас хирургическим отделением самаркандской городской больницы. Время взяло свое. Черты лица у Вари стали суше, определеннее, исчезла та нежность, которая так привлекала в ней раньше. Волосы на висках слегка поседели, виски казались пепельными, но этот оттенок очень шел к ее голубым постаревшим глазам. Юсуп, как местный человек, считал Варю уже старухой. Юсупу казалось странным, что Сашка, так же как и раньше, может обнимать Варю, ласкать ее пополневшее тело и целовать увядшие щеки.

Варя бросила книжку, задумалась… След улыбки еще остался у нее на лице.

- Здорово французы пишут о любви, - сказала она.

- Да… - ответил Юсуп. - Но очень длинно и много. В жизни это как-то незаметнее.

Варя смотрела, как он возится с ружьем.

- Джейраны такие милые, - сказала она. - Брюхо желтенькое. Чудные морды! Ножки тонкие. Особенно внизу, у копытца, - прямо карандашики. Сашка привозил. Я не ела их. Не могла.

- Мясо очень вкусное… - сказал Юсуп. - Но я плохой охотник. В особенности теперь, с рукой…

- Но ведь ружье держишь левой, а не правой рукой.

- Да… Но и правая нужна. Буду стрелять из автомата-пистолета, с коротким прикладом. Удобнее для сгиба руки. Не надо ее вытягивать.

- Ты мало погостил. Незаметно пролетел твой отпуск.

- Отпуск пролетает всегда незаметно.

Варя посмотрела в сад. Это был маленький дикий садик, окруженный глухой глиняной стенкой. В нем всегда было очень тихо, как в коробке. Он густо зарос травой и кустарником, но осенью, без птиц, казался пустым.

Варя поглядела на Юсупа, будто сомневаясь в чем-то, потом сказала:

- Я тебя хочу спросить одну вещь, Юсуп. Только ты не ври… - Юсуп засмеялся. - Ты помнишь Коканд?

- Да, - ответил он. - Я помню, как у тебя потухла комната. Как будто на сцене, когда все кончается.

Варя улыбнулась. Ей очень захотелось узнать, что было с Юсупом тогда, в ту душную ночь?.. Она чуть было не решилась спросить об этом Юсупа. Но, почувствовав, что сейчас вопрос этот может прозвучать наивно и даже глупо, она отказалась от своего намерения. Мысль о том, любил ли ее Юсуп или просто желал ее, все-таки невольно беспокоила Варю.

Поглаживая ладонью страницы своей французской книжки, она смотрела на Юсупа, точно надеясь разгадать что-нибудь по выражению его лица.

Ей казалось, что, пройди та ночь по-другому, Юсуп остался бы тогда в Коканде и не поехал бы в этот проклятый Беш-Арык… И кто знает? Вся ее жизнь, может быть, сложилась бы иначе… И его также!

И, как часто это бывает, неосуществившееся прошлое, случайное и нелепое, сейчас представлялось ей поэтичнее и даже разумнее, чем это было на самом деле. Воспоминание и время приукрасили эту короткую ночную сцену.

Она искренне пожалела о своем прошлом, задумалась и уронила книгу с колен.

- Ну, о чем же ты хотела меня спросить? - сказал Юсуп после долгого молчания. На лице у Вари была все та же улыбка, вдруг смутившая Юсупа. Он даже покраснел.

- Ты вспоминаешь о Садихон? - сказала Варя.

- И да и нет, - с облегчением ответил Юсуп. - Разве не слыхала?

- Что? Ее продали в Китай? Ужасная история, но какая-то неправдоподобная.

- Нет, басмачи это делали.

Молчание.

- Мне думается, что она жива. Хочется верить хоть в это. Теперь она уже перестала мне сниться. Вот когда я был болен, в бреду я всегда видел ее. Теперь не вижу.

Опять молчание.

- Почему ты не женишься?

Юсуп рассмеялся.

- Ну, куда мне! Есть люди, которые, наверно, так и остаются с первой любовью, и совсем не потому, что они какие-нибудь особенные. Нет, самые обыкновенные, вроде меня. Обстоятельства складываются… Вот обвиняют старинную восточную поэзию в сладострастии, а она, по-моему, мечтательна. А в общем, любовь может быть всякая. И о мгновении можно написать и о десятках лет. Вот в Комакадемии мы сравнивали два романа. - «Каренину» и «Мадам Бовари», и хотя Толстой писал это еще со старым подходом, как роман о любви, но он видел дальше, он уже не мог писать так, как Флобер. Поэтому у него все шире, жизненнее. Любовь - это один из узоров ковра, из многих, из десятков узоров жизни. Разве в жизни сейчас мы уже так много отдаем любви? Нет, не приходится. Да и раньше, может быть, этого не было. «Писалось!» Писать можно… Или еще бывает так: общественное - одно, личное - другое. У меня все личное, не знаю, как у других…

В передней резко прозвенел электрический звонок, и вслед за ним Юсуп услыхал шаги. Домработница вышла на балкон и сказала Юсупу, что его спрашивает какая-то женщина. Он удивился.

- Какая женщина? - спросил он.

- Не знаю… С девочкой. Говорит, что очень надо, - ответила домработница.

Юсуп вышел в переднюю. Посетительница оказалась незнакомой. Это была русская женщина лет сорока, в темно-синей шляпке-панамке и в темно-синем поношенном драповом пальто. Рядом с ней стояла девочка лет десяти в клетчатой коротенькой жакетке. У девочки было беленькое остренькое личико. Она все время крутила головой по сторонам, так что матери приходилось ее успокаивать. В косичку у нее был вплетен красный бант. Косичка была заплетена очень туго и торчала, как тонкий хвостик.

Серые глаза женщины поражали упрямством, а большие, грубые губы были окружены морщинками и так втянуты внутрь, будто ее только что обидели.

Вынув из сумочки письмо, она строго спросила Юсупа:

- Вы действительно товарищ Юсуп?