- Ну, как вы прожили эти годы? - спросил Джемс.

- Как вам сказать? Могло быть хуже… - ответил Зайченко. - Я отделался легко.

Джемс засмеялся и похлопал Зайченко по плечу, приговаривая:

- «Мы еще отдохнем, отдохнем…» Самый модный драматург в Лондоне Чехов.

- Ну, как дела? Вы теперь в Лондоне? Все та же в Лондоне программа россиебоязни? - пошутил Зайченко, намекая на приезд гостя.

- Что делать? - улыбаясь, ответил Джемс. - Ведь Индия - азиатская империя, триста пятьдесят миллионов…

- И ненадежных! - вставил Зайченко.

- Пожалуй… - уклончиво согласился гость. - Не будет Индии - не будет Британии… Индия - это ее военная база… Без Индии нет Британской империи.

- Ого! - воскликнул Зайченко. - Вы теперь стали откровенны.

Джемс свистнул, наливая в стаканчики виски.

- Что вас удивляет? - весело сказал он. - Англичане говорят об этом открыто уже двадцать лет. Еще лорд Керзон выступал на эту тему в печати!

Джемс прибавил с той же милой любезностью:

- В Индии есть более опасные штучки. Шестьдесят миллионов неприкасаемых….

- Взрывчатый материал! - проговорил Зайченко.

- Несомненно! - заметил Джемс. - Недаром у вас и так и этак склоняют Индию. Есть о чем поговорить.

- Но Афганистан теперь не под английским влиянием? Надир-шах склонен к продолжению политики Амманулы как будто… Он ведь недавно договорился и с большевиками о нейтралитете.

- У шаха сын есть. Чудный мальчик, девятнадцати лет… Загир… Или тоже не подходит?.. А? - продолжал Зайченко, показывая свою осведомленность и уже откровенно издеваясь над Джемсом.

Джемс молчал и только морщился.

«Или сейчас, или никогда… - подумал Зайченко. - Я должен показать, что здешние дела мне известны не хуже, чем ему. Может быть, действительно он перекинет меня за рубеж?»

- Скажите, мистер Браун, или как вы сейчас называетесь… Бывший «деревянный афганец»… Это правда, что за последнее десятилетие там выстроено почти восемь тысяч километров железнодорожного пути? Как действуют новые линии? - спросил Зайченко.

- Прекрасно!.. Вы какие имеете в виду?

- Да вот все эти стратегические дороги, которые подведены теперь к границам Афганистана. Потом дорога через Хайберский проход. Мне говорили, что проложены рельсы до пограничного аванпоста, до Ланди-Хана? Не так ли? А воздушная магистраль до Карачи… Карача ведь недалеко от Афганистана? Английские аэродромы в Белуджистане, то есть у самой границы с Афганистаном. Это ведь военные линии?

- Это торговля! - сказал Джемс. - Главным образом… А вы поете все ту же песню… Как она вам не надоела?

Зайченко, набравшись наглости, хлопнул его по плечу:

- Не валяйте дурака, сэр… Хороша песня. Здесь будет драка! Зайченко постучал пальцем по столу. - Вот где нужны будут офицеры! Будущей армии машин тесно станет в Европе, на этом старом, изрытом снарядами клочке. - Зайченко взмахнул рукой. - В Азии. Вот плацдарм!

- Горный… Вы забыли? Это тяжело. Вы еще не утеряли способность увлекаться?.. - сказал Джемс, увидев воодушевление Зайченко. Потом посмотрел на часы и прибавил: - Простите, мне надо на банкет… Ну, как вы? Согласны на мое предложение?

Джемс хотел еще добавить, что главное его желание заключается в том, чтобы Зайченко успешно переправился через границу. Он намеревался дать ему ответственное поручение… Однако Джемс не любил до времени раскрывать карты. «Надо испытать человека. Прошли годы», - подумал он и поэтому сказал Зайченко с обычной для него уклончивостью и неопределенностью:

- Мы ценим вас. Сделайте из этого выводы. Я не понимаю, почему вы колеблетесь?

- Где гарантии? - спросил Зайченко. - Мне неприятно разговаривать с Фрадкиным.

Джемс пожал плечами и ответил:

- Мое слово - гарантия.

Трудно было себе представить двух столь противоположных людей, как все испытавший, образованный, иронически настроенный разведчик и однорукий ссыльный кондотьер, уже не веривший в свою звезду.

Предложение Джемса казалось Зайченко единственным выходом из тупика, в котором он ощущал себя.

- Попробую, - пробормотал он.

Джемс улыбнулся и протянул ему руку. У него была странная манера жать руку. Он несколько раз нажимал на ладонь, будто прощупывал ее. Уходя от Джемса, Зайченко снова почувствовал к нему ненависть. «Владыки мира! Не так уж хороши их дела, а важничают…»

Визит был короток. Слишком короток… Досадную горечь и унижение почувствовал Зайченко после этого свидания. Невольно он вспоминал свою первую встречу с «афганцем», в ставке Иргаша… «Там я был на коне… подумал он. - Хотя и там он держал марку… Негодяй!»

Зайченко вышел на улицу, проложенную невдалеке от гостиницы «Регина». Широкие каменные ее тротуары были заполнены народом. По краям тротуаров росли высокие, тенистые карагачи и тополи. Сквозь листву сквозил свет уличных фонарей, превращая кроны деревьев в черно-голубые кружевные облака. Всюду возле тротуаров раскинулись легкие палатки. Деревянные лотки их были завалены розами и плодами, обрызганными водой. Между бульваром и асфальтом журчали зажатые в камень арычки. На перекрестках прямых, как линейка, улиц стояли милиционеры в белых перчатках и старательно сигнализировали. Здесь еще не знали сплошного потока автомобилей. Однако в воздухе все-таки слышался отработанный сладковатый газ, и этот запах смешивался с чудесными запахами увядающего, сухого и горячего среднеазиатского лета.

По европейскому календарю была уже осень. Собственно, нашей осени, европейской, с дождем, холодом и слякотью, здесь не знают. Сырая, холодная погода начинается здесь только с декабря.

Зайченко осторожно пробирался среди толпы, представлявшей смесь европейских и азиатских одежд - шаровары и парусиновые брюки, кепки, пестрые тюбетейки, фетровые шляпы, легкие цветные газовые шарфы, дешевые изделия из соломы и хлопчатобумажных материй, широкие восточные одежды женщин и европейские блузки и юбки. Язык тоже мешался, узбекский с таджикским, с русским, с языками иных народов, и толпа была разноликая и разнохарактерная - шумливая и медлительная, спокойная и страстная. На углах важно восседали чистильщики сапог возле целого арсенала банок и бутылочек. Над их головой сверкали лампы. Стены были заклеены пестрыми бумажными афишами, в них на узбекском, русском, еврейском, армянском языках сообщалось о спектаклях, концертах, собраниях и лекциях Ташкента. Над парком вокруг трамвайного кольца стояла пыль. В парке были танцы, играли два оркестра, и молодежь, презрев законы Корана, веселилась в темных аллеях. Тут же, в двух шагах от праздника, неуклюжие и статуеподобные женщины, одетые в темно-синюю паранджу, скрывающую тело своими складками с ног до головы, с лицами, завешенными черным жестким чачваном, сплетенным из конского волоса, садились в трамвай, подбирая свои длинные подолы.

Точно музейные экспонаты, проезжали по улицам парные экипажи. Кучера-узбеки, одетые в старые синие архалуки, остерегали прохожих непонятными возгласами: «Эп, эп!»

На веранде кофейни суетились официантки-узбечки, одетые по-европейски. У входа помешалась кухня. Возле продолговатого, как ящик, мангала, наполненного тлеющими угольями, похаживал усатый жирный узбек в коротенькой поварской куртке. Вся кухня, по восточному обычаю, была на виду, чтобы посетители могли знать, из чего и как им готовят пищу. Это был старый, освященный веками, идущий с базарных площадей ритуал. Базар не любит тайн.

На мангале, на коротких железных ножах-шампурах жарились над угольями сотни маленьких шашлыков, распространяя вокруг запах лука и сала. Повар проходил вдоль мангала, обмахивая тлеющий уголь фанерной дощечкой, как веером, и ругался с официантками.

По боковой улице, направляясь в Старый Ташкент, прогалопировали стройные узбекские сотни, великолепная кавалерия на лоснящихся одномастных лошадях. Черные трубы уличных репродукторов передавали национальные песни. Возле газетных киосков теснился народ. В ночном бездонном небе вдруг появились два крохотных сигнальных огня - зеленый и красный. Это летел с Вахша, с площадки строительства гидростанции, почтово-пассажирский самолет.