— Коч[12] запретил курение в общественных местах, вы разве не знаете? В такой компании мигом прокоптишься не хуже рыбы. —С этими словами его сосед опустил боковое стекло, не отрывая, впрочем, глаз от заднего сиденья, куда по–прежнему целил пистолет. — Ты что–то все одну и ту же пластинку крутишь, — продолжал он, — и нам это чертовски надоело. Генерал смекает, что мятежники одержат верх, что победа за бандитами. «Спасай все, что можно», — говорит он, продает имущество, выкапывает зарытые сокровища и переправляет все свое добро в подвалы швейцарских банков, где оно лежит под защитой тайны вклада. Твоя скромная задача заключалась в том, чтобы собрать миллионы, остальное генерал взял на себя. И обратное никто не докажет, потому что генерал мертв.

— Вот именно, Марио. Ты совершенно прав. В точности так все и было, и вы это знаете.

— Да? Потому как у монеты есть и другая сторона, верно? Мы не можем доказать, что ты врешь, ведь генерала нет в живых. Но и ты не можешь доказать, что говоришь чистую правду.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал, — прошипел Марио. — Ты хочешь, чтоб мы тебе поверили, но единственный, кто мог бы нас убедить, мертв.

В машине стало тихо. Дождь усилился. Манхэттен исчез в мерцающей пелене, из темноты доносились отдаленные глухие гудки туманного горна. Рядом жались к земле низенькие пакгаузы, стальные фермы подъемных кранов уходили высоко в ночное небо за цепочкой уличных фонарей по ту сторону причала.

— Значит, по–вашему, когда его убили, я воспользовался паникой и хапнул денежки себе?

— Вот это другой разговор. Именно так мы и думаем, и именно так оно и было, верно? У тебя все полномочия, ты — представитель генерала в Америке и можешь делать что хочешь. И ты решил не упускать случая. Только про нас забыл. — Он медленно поднял пистолет.

— Не надо, — прошептал Карлос. — Не стреляй. Я обещаю.

— Что обещаешь? Поделиться? А эта твоя краля? Пожалуй, не мешает и с ней потолковать, раз ты такой упрямый.

— Она тут совершенно ни при чем. Она ничего не знает. Клянусь!

— И еще золото. Десять тонн золотых слитков, между прочим, они исчезли из Центрального банка всего за две недели до мятежа. Об этом ты, конечно, тоже понятия не имеешь?

— Я что, в карман их положил?

— Черт подери, Хуан. Мы только теряем время. — Щелкнул предохранитель пистолета.

— Спокойно, Марио. Терпение, — сказал человек с сигарой. — Мы еще немножко потолкуем, предоставим нашему другу возможность рассказать все, что ему известно. А если это окажется безрезультатным, возьмем в оборот девчонку. И не забывай: Гудзон — река глубокая. Да и течение в устье будь здоров. Кстати, ты знаешь, что Мировой океан занимает пять седьмых земной поверхности? Там места хватит.

И человек за рулем усмехнулся.

По серым каменным плитам шагали двое, составлявшие весьма контрастную пару. Джорджо Пиндаро было уже под семьдесят; массивная, плотная фигура, но ни намека на тучность. Седые волосы коротко подстрижены, глаза яркие, голубые — они–то и делали его морщинистое лицо моложавым и выразительным. Темно–синее кашемировое пальто не стесняло его движений, шарф из густо–красного шелка развевался на легком ветерке. С виду дон Джорджо напоминал респектабельного дельца или директора банка, который, проведя целый день в конторе, возвращается домой.

Спутника его звали Роджер Ли. Долговязый, худощавый, он годился дону Джорджо в сыновья. Плащ он оставил в машине и шел, вздернув плечи, глубоко засунув руки в карманы, словно защищаясь от холодного ветра. Лицо бледное, усталое, видимо, в последнее время ему не удавалось как следует выспаться. Ветер взъерошил Роджеру Ли волосы, светлая прядь упала на лоб. Он досадливо отбросил ее назад.

— Садись, Роджер. Мест много — пятнадцать тысяч, выбирай не хочу.

Дон Джорджо улыбнулся и приглашающим жестом обвел огромный амфитеатр, который пологими ступенями спускался к сцене с задником из темно–зеленых кипарисов. За спиной шумела невидимая автомагистраль, а над верхушками деревьев поблескивало густой синью Средиземное море.

— Глаз не сомкнул сегодня ночью, не могу спать в самолете. И зачем ты притащил меня сюда? Не понимаю, — проворчал Роджер Ли, смахнув пыль с шершавого мрамора и усаживаясь рядом с доном Джорджо на низкую скамью.

— Хочешь выжить — соблюдай осторожность. Мир вокруг полон зла. — Дон Джорджо посмотрел на него. — Нас тут никто не услышит, зато мы сразу увидим, если кто подойдет.

Они по–прежнему следят за тобой?

Дон Джорджо кивнул и провел ладонью по седому ежику волос. На безымянном пальце, точно капля крови, сверкнул рубин.

— Я теперь не рискую, — сказал он с легкой горечью в голосе. — Эти сволочи только на подслушивающих устройствах и выехали. Везде микрофонов понатыкали. В машине, в уборной. Везде. Даже в авторучку засунули, которую я получил в подарок. Знали, что я всегда ношу ручки в нагрудном кармане, ну и эту я туда же отправил. А там в колпачке была какая–то фиговина, наподобие микрофона. Н–да, иначе им бы нипочем меня не застукать,

— С тех пор уж лет десять прошло, верно? Немалый срок. И ты так и и разу больше там и не был?

— Ни разу. И это очень тяжело. Я ведь, черт возьми, там вырос. Там у меня дети, внуки. — Он замолчал, глядя на море.

— Они беспощадны, — сказал Роджер немного погодя. — Чертовски беспощадны. Раз выслали — значит, всё, никаких шансов. Впрочем, как я понял, ты пока не на пенсии.

Дон Джорджо усмехнулся.

— Пожалуй что так. Сидя здесь, я много дел проворачиваю. Директор по европейским вопросам, если угодно. Из Ливана мы получаем гашиш, который оплачиваем кокаином из Южной Америки, поскольку там выручаем за это больше, чем в Италии. Со Среднего Востока идет и героин. Правда, я в основном занимаюсь размещением барышей, превращаю черное в белое. Мы весьма активно участвуем в биржевых операциях, стараемся поумнее все спланировать и диверсифицировать наши отмытые денежки. В искусство я тоже вкладываю капитал. По крайней мере, один Тициан у меня на мази. Так что жаловаться грех. Когда мы уехали в Америку, мне было семь лет и я не имел собственных башмаков.

Он замолчал, улыбнулся своим далеким воспоминаниям. Потом повернулся к Ли.

— Ты, поди, думаешь, что я совершенно зря потащил тебя сюда, но они уже и тут начали копать. За неделю до Рождества были осуждены свыше трехсот человек из палермской организации. Девятнадцать сели пожизненно. Прекрасный подарочек к Рождеству, черт побери, а? Вдобавок полиция конфисковала более ста миллионов долларов.

— Тогда у меня есть предложение, которое наверняка тебя заинтересует, — тихо сказал Роджер Ли и наклонился к дону Джорджо, словно опасаясь чужих ушей. — Я ведь приехал не только затем, чтоб повидаться с тобой, хотя это всегда приятно. У меня к тебе дело.

Дон Джорджо кивнул, слазил в карман пальто, вытащил сигарету из мятой пачки, закурил и медленно выпустил носом дым.

— Забавно, если вдуматься, — сказал он, будто и не слышал. — Мы сидим сейчас в одном из самых замечательных памятников времен греческой колонизации. Этот театр построили две тысячи лет назад, буквально вырубили в скале. Какая инженерная работа, какая культура! Простор для творческой силы. Здесь играли все великие пьесы. Комедии и трагедии. И побывали здесь, между прочим, не одни греки. Финикийцы, римляне, арабы, викинги, испанцы. Вот откуда у меня голубые глаза, — улыбнулся он. — От викингов. Кого здесь только не было, все цивилизации оставили свой след. Неудивительно, что мы таковы как есть. В нас содержатся напластования всех культур. Взять хотя бы собор в Сиракузах. Ты туда заходил?

Роджер Ли покачал головой.

— Жаль. Вот где ты бы все понял. В этой старой церкви с испанским барочным фасадом восемнадцатого века сохранились древние колонны, которые некогда поддерживали храм Афины. А он был возведен лет за пятьсот до Рождества Христова. Позже храм веками достраивался, как коралловый риф.