Теософ изучающим взглядом смотрел на свою собеседницу.

— Предположим, такой способ действительно есть, — сказал он негромко. — Только…

Мадам ван Леберг вся обратилась в слух.

— Только?..

Тихо, но твердо, как стук металла о металл, прозвучал короткий ответ:

— Он дорог.

— Я все отдам, все, я же сказала, что пожертвую всем! — вскричала преданная жена. — Если понадобится моя жизнь, здоровье… молодость уже позади…

Один взгляд на неподвижное и сухое лицо успокоил ее.

— Нет, не жизнь, — бесстрастно сказал князь. — Нужна не жизнь. Деньги.

— Деньги? Я отдам все, что у меня есть! — воскликнула женщина. — Князь, я выросла в состоятельной семье, да и муж мой совсем не беден. Ведь это-то и ужасно: мы жили в роскоши, тратили много денег, а единственно важное, единственно необходимое в этом мире — его жизнь — спасти не могли. Вы думаете, я пожалею отдать последнее су?

— Подумайте все же, мадам, — повторил индус. — Вы не одна. На вас лежит ответственность за детей, за их состояние…

— Для Клэр и для Марселины жизнь отца дороже, чем состояние, — перебила его мадам ван Леберг. — Князь, не терзайте меня! Нужно ли вообще говорить об этом? Разве мы уже не потратили бог знает сколько денег? И если ваша наука в самом деле спасет ван Леберга… Требуйте что угодно, что угодно!

Она смотрела на загадочного восточного ростовщика с мольбой, как на бога. Ей даже в голову в этот момент не пришло, что самые известные врачи Парижа отказывались брать гонорар за услуги, которые они спешили наперебой оказать своему знаменитому другу. Она посчитала вполне естественным, что бесценная жизнь ее мужа стоит дорого, очень дорого.

— Мадам, — снова заговорил индус. — Лично мне, как вы сами можете догадаться, не нужно ничего. Но лекарство стоит больших, очень больших денег, и их вам придется достать. Но это еще не все…

Он помолчал, устремив на женщину неподвижный взгляд.

— Вылечить тело, разрушенное болезнью, уже невозможно, — начал он снова. — Можно лишь поддерживать деятельность нервной системы, питая ее с помощью искусственного источника силы; сила эта идет не из тела. Ее источник открыт тайной наукой, наукой йогов… Мадам, я не имею права это рассказывать, но я все-таки делаю это, и вы можете судить, как я уважаю вас и вашего мужа, как искренне хочу выполнить ваше желание и продлить жизнь моего друга.

Вперив в пространство мрачно сверкающий взгляд, он глухим и глубоким голосом говорил:

— Истинные йоги всю свою жизнь посвящают какой-то одной большой мысли. Случается, мысль еще до конца не додумана, а смерть уже на пороге, — вот тогда они обращаются к этому средству. Но лишь до момента, пока не завершат Мысль; а после по собственной воле отдают тело Смерти, ибо жить без конца — противно естеству человека.

Взгляд его снова упал на женщину.

— Источник энергии очень, очень дорого стоит, — повторил он. — Но и это еще не все. Самое главное: организм должен питаться энергией постоянно, до тех пор, пока мы намерены сохранить в нем жизнь. Ибо тело вылечить не удастся, душа же будет жива, пока мы поддерживаем нервную систему в действии — это все время требует новых и новых денег. Тут нужен не капитал, мадам, а проценты, или, может быть, нечто большее… Что же касается роскоши, развлечений, обеспеченной жизни…

— Деньги, деньги! Зачем вы все время мне говорите про деньги? — с досадой перебила его мадам ван Леберг. — Неужели вы не чувствуете, что обижаете меня этим? Неужели вы не верите мне? Не верите, что жизнь мужа мне дороже денег, дороже всего?

Бесстрастное, экзотическое лицо на какой-то миг разительно, пугающе изменилось: возле тонких губ появились две вертикальные складки, меж которыми зазмеилась холодная, умная улыбка — словно в темном подвале вдруг вспыхнул — и тут же погас — яркий, режущий свет. Мадам ван Леберг стало не по себе; она возбужденно и нетерпеливо воскликнула:

— Ради всего святого, князь! Говорите же! Можно ли спасти моего мужа? Что для этого требуется? Только деньги?

— Деньги и сохранение тайны, — ответил индус.

Сохранение тайны? Сначала это возмутило мадам ван Леберг. Сколько прекрасных, умных, добрых людей каждый день умирает вокруг нас: может быть, они остались бы жить, если бы метод этого удивительного ученого был им известен! Не преступно ли хранить его в тайне от человечества? Однако князь Ниведита (так звали индуса) не хотел слышать ни о каких компромиссах в этом пункте, и мадам ван Леберг решила, что дело тут, вероятно, в каком-то ужасном азиатском обете, обязывающем посвященных хранить тайну, в страшных угрызениях совести, которые, может быть, уже терзают князя, выдавшего один из сокровенных секретов йогов. Она смирилась.

Все доходы и часть семейного капитала они отдали на оплату чудесного снадобья, которое обеспечило жизнь больному пока что на полгода. Сама мысль, что он будет жить, почти исцелила ван Леберга; он во что бы то ни стало хотел встать с постели, задумывал планы больших романов — однако приступать к их выполнению не спешил: ведь впереди у него столько времени, а творчеству вредна спешка. Еще он мечтал о грандиозных коммерческих операциях на ниве литературы: не мог же он допустить, чтобы жена одна несла на своих плечах огромные денежные затраты, необходимые для поддержания его жизни; он должен взять на себя гораздо большую долю общих забот, чем до сих пор. Мадам ван Леберг как ни старалась, не смогла утаить от мужа, какую сумму ей пришлось отдать за лекарство; князь Ниведита и сам бы не согласился, чтобы друг его оставался в полном неведении. Благодарность ван Леберга не знала границ, вся семья была вне себя от счастья, и Париж не уставал радоваться известию, что жизнь замечательного писателя вне опасности. Ван Леберг, несмотря на слабость, на непрекращающиеся боли, вновь наслаждался жизнью, всеобщей любовью и славой.

Однако мадам ван Леберг, посчитав все, что у них оставалось, пришла к печальному выводу: прежний образ жизни им дальше вести невозможно. Она осторожно сказала об этом мужу, зная, что тот будет против всяких дальнейших жертв. Так и случилось: ван Леберг не хотел даже слышать о том, чтобы семья ограничила свои запросы. Он принялся лихорадочно писать, надеясь на гонорары; но висящее над головой сознание необходимости лишало крыльев его вдохновение, и он был сам недоволен тем, что создавал. Уныние и усталость овладели им, он вновь вспомнил свою болезнь, которую было забыл ненадолго, и решил, что будет сначала лечиться, чтобы избавиться от слабости и от боли: ведь это наверняка они, боль и слабость, лишают его способности к работе.

Вскоре он согласился, чтобы семья — временно, разумеется — перебралась на более дешевую квартиру и рассчитала часть прежней прислуги. Силы к нему, однако, не возвращались; под предлогом работы он целыми днями сидел без дела в своей комнате, уповая только на будущее, которое, благодаря чудесному снадобью, казалось неисчерпаемым и открывало его мечтам безграничные перспективы. Издатели не получали от него ничего — или вещи, написанные скучно и через силу; спустя какое-то время его читали только люди малообразованные. Но выдохшийся писатель напоминает обманутого мужа: сам он горькую правду узнает последним; так что ван Леберг, зная, что жизнь у него впереди, по-прежнему предавался мечтам о грандиозных успехах и взлетах. Мираж богатой и полнокровной жизни — мираж манящий и, как всякий мираж, убегающий, ускользающий — опять маячил перед его мысленным взором.

Тем временем экзотическое лекарство приходилось приобретать снова и снова, и добывание нужных сумм каждый раз оборачивалось невероятными хлопотами и трудностями. Состояние, которым владела семья, постепенно съедали долги. Доходы же все сокращались. Семье снова пришлось ограничить свои потребности. В городе разнесся слух, что ван Леберги разорились. Не зная, чем объяснить этот неожиданный крах, люди говорили о тайных страстях, о требующих огромных денежных средств восточных мистических оргиях, которым привержены то ли муж, то ли жена. Дружба с индийским князем лишь способствовала распространению этих слухов.