Словом, Франци понимал, что вынужден примириться с происшедшим, но именно это и было самым ужасным, невыносимым. Столь неожиданная катастрофа!.. И как раз сегодня, когда… Франци даже самому себе не решался признаться, почему этот роковой поворот кажется ему столь немыслимым, чуть ли не издевательским именно сегодня. Произойди он в какой-либо другой день… Но сегодня Франци все еще был полон приятных переживаний: карточная партия пополудни, Гизи на валике дивана, перегнувшаяся через его плечо, прикосновение ее груди, ее локоны, щекочущие его ухо… Всего лишь несколько часов назад, но как свободен он был тогда — вся жизнь была впереди, весь мир принадлежал ему! Даже розы и те приветливо кивали ему, весь сад простирался перед ним! Франци чуть не возопил при мысли о том, что теперь он — жених Ирен… Постараться бы думать о другом, забыть весь этот ужас. Будь что будет! Авось да что-нибудь случится, произойдет между ними разрыв, и женитьба разладится… Ну не позор ли: счастливому жениху в первый же вечер настраивать себя на такой лад! А между тем это было сейчас для него единственным утешением, слабой, отдаленной надеждой на избавление.

В глубине души он отлично сознавал, что разумнее всего было бы немедленно что-то предпринять, объясниться с Ирен. Однако страх заставлял его подавлять эту мысль. Ночью в постели он старался отвлечься сладостными мечтами, вожделенным предметом коих была отнюдь не Ирен, но и не Гизи, которой он не смел коснуться даже в мыслях. Героинями их были воображаемые женщины — безликие и безымянные, однако же дозволяющие ему все вольности. А за окном необъятный сад, слившись в единый розовый куст, источал волны пьянящего аромата.

Спящий городок вокруг дышал прерывисто и часто, должно быть, взволнованный матримониальной вестью, подобно цветочной пыльце распространившейся каким-то загадочным путем. Наутро явившегося на службу жениха встретили поздравлениями. Франци принимал их безмолвно и с достоинством, словно выражения сочувствия. Выражение лица его исключало всякие попытки подступиться к нему с фамильярничаньем. В обед его атаковали сотрапезники, но от них он отгородился необходимостью хранить тайну: не говорил ни «да», ни «нет». Франци рвался домой, надеясь на спасение, однако тут он угодил прямехонько в объятия крайне возбужденной тетушки Илки, которая подкарауливала его на террасе.

Сверх всякого ожидания Франци не был удивлен всеобщим переполохом, хотя в ушах его еще звучал голос дяди Лайоша, призывавшего сохранить событие в тайне:

— Когда Ирен выздоровеет, объявим о помолвке. А до тех пор — никому ни слова.

И вот вам: оказывается, все всё знают.

— Ну и сюрприз вы нам подготовили! — восторженно воскликнула тетушка Илка. — Не могу передать, до чего я рада! — И она запечатлела на лбу Франци поцелуй — еще один поздравительный после полученного от мамаши Ирен накануне вечером. — Только не вздумайте зазнаваться: я радуюсь вовсе не за вас, а за Ирен. Она заслужила свое счастье, и семейная жизнь пойдет ей на пользу. А вы — другое дело, тут я не уверена… Уж не совершаете ли вы опрометчивый поступок?

При этих словах тетушка Илка рассмеялась — весело, заливисто, как всегда; однако Франци не мог побороть ощущения, будто над ним смеются. Смеялись розы в саду, потешались солнечные блики на белых колоннах террасы. Тетушка Илка держала в руках садовые ножницы.

— Не желаете ли букет для своей невесты? — Ножницы лязгнули, и розы посыпались на землю. — Помогите же мне, экий вы неловкий! Дайте-ка бечевку!

Тетушка Илка была большая искусница по части букетов.

— Невеста явится с минуты на минуту. Да-да, она уже выздоровела… Поутру забегала ко мне и обещала после обеда наведаться снова. Как видите, Францика, любовь — лучший лекарь.

Вслед за этой крылатой фразой так и просились душеспасительные нравоучения, до которых тетушка Илка всегда была охоча. А в данном случае они были и впрямь уместны. Ирен находится под опекой и покровительством тетушки Илки, и Франци это вновь было заявлено весьма торжественным тоном. Франци выслушивал ее, заранее терзаясь угрызениями совести, и настроение у него все больше портилось. Он чувствовал, что тетушка Илка взваливает на него все бремя ответственности за счастье Ирен, и это было невыносимо. Увлеченная своей речью, тетушка Илка ненароком подняла взгляд от букета и перепугалась не на шутку. Франци стоял бледный, судорожно ухватившись за перила террасы, взгляд его метался вдоль дорожек розового сада, словно в поисках убежища.

— Господи, да вы едва держитесь на ногах! — И тетушка Илка тоном почти официальной констатации тотчас и прокомментировала тревожные явления. — Вы не спали всю ночь. Счастье, как известно, гонит сон прочь. Знаете что, друг мой? Ступайте-ка вы к себе и прилягте отдохнуть, а я потом вас позову… Не беспокойтесь, как только Ирен появится, я сразу же дам вам знать.

Франци прилег на кушетку и тотчас погрузился в сон. Кошмары сменяли один другой, и когда его пробудил крик, то действительность показалась ему продолжением кошмарного сна. Тетушка Илка барабанила в скрытую гардеробом дверь:

— Францика! Францика!

Стук этот отдавался у него в голове.

— Францика, заходите, ваша невеста уже здесь. Да не забудьте прихватить букет.

Франци, пошатываясь на неверных ногах, проследовал на хозяйскую половину, голова у него разламывалась от боли. Словно бы в знак солидарности Ирен тоже жаловалась на головную боль. Ее частенько терзала жестокая мигрень. Страдальческим жестом она протянула Франци свою длинную, испещренную голубыми жилками бледную руку.

— Поцелуйте друг друга, дети мои, — поощрительно распорядилась тетушка Илка. — Я отвернусь.

Сцена нежности, однако, не получилась: поцелуй вышел насильственный, по указке.

— Принесли бы мне из аптеки какое-нибудь лекарство, — молвила Ирен.

Тетушка Илка хотела было послать служанку, но Франци настоял, что небольшая прогулка только пойдет ему на пользу. Бежать, избавиться от муки хоть на несколько минут… Однако он вскоре понял, что избавления быть не может. Провизор, завидя его, выскочил навстречу.

— Значит, голова у тебя разболелась, дружище?

Франци поспешил уклониться от намеков, скрытых в глубине вопроса.

— Я не для себя беру.

— Тогда для невесты? Аспирин врачует любовный недуг… — плоско сострил Осой. — Говори после этого, что я плохой прорицатель…

Но Франци и не слушал его. Из всего сказанного он уловил лишь одно слово. Оно преследовало его, оно прозвучало в звоне колокольчика на двери аптеки, вместе с Франци оно вышло на улицу, оно отзывалось в ритме его шагов. Невеста! Невеста! У него есть невеста… Он идет к своей невесте… Франци понапрасну напрягал свою убогую фантазию, дабы наполнить это слово смыслом. Он не в состоянии был представить Ирен близким человеком, бессилен был прочувствовать реальность уз, вдруг связавших его с другим существом — именно с этим, единственным из всех прочих. И с таким чужим… Даже звучало это слово ужасно — «невеста»!..

Невеста слабым голосом поблагодарила за принесенное лекарство. Полулежа на кушетке, она бросила растроганно-благодарный взгляд на стоявшего перед нею жениха со смоченной в воде облаткой. Однако Франци почудилось в этом другое — что именно, он и сам затруднился бы сказать. Благодарность Ирен была чересчур демонстративной, а склонность принимать причитающиеся ей услуги — слишком явной. Франци стоял перед нею, как новый лакей, которого барыня на первый раз с преувеличенной любезностью благодарит за стакан воды. В этот миг он вдруг осознал, что больше не хозяин самому себе. Он угодил в рабство. Перед ним находилась его повелительница, и можно было ожидать, что в следующий момент она выкажет недовольство. Так оно и вышло, поскольку Франци в замешательстве разрывал одну за другой облатки, никак не желавшие свертываться в пилюлю.

— Дайте сюда, недотепа вы этакий! — воскликнула наконец Ирен и выхватила у него из рук порошки. В жесте ее чувствовалось нетерпение исстрадавшегося человека. Впрочем, и презрение тоже. Очень красноречивым был этот жест, полный укора и осуждения. «Тут того и гляди голова разорвется, а от него проку ни на грош». Жест этот заставил Франци устыдиться. Но даже стыд привязывал его к Ирен. Связующие их узы были, что называется, на лице написаны, причем весьма мрачными чертами. Из всей веселой компании, что в тот день собралась у тетушки Илки, лишь обрученные выглядели хмурыми и угрюмыми.