«Около 15 часов (на самом деле — около 111/2 часов, как это и было доложено мне матросом Трушиным) 1 ноября меня потребовал верховный главнокомандующий (Керенский). Он был очень взволнован и нервен.
— Генерал, — сказал он, — вы меня предали… Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам…
— Да, — отвечал я, — разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет.
— Но и офицеры говорят то же.
— Да, офицеры особенно недовольны вами.
— Что же мне делать? Приходится покончить с собой.
— Если вы — честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите, как глава правительства.
— Да, я это сделаю, генерал.
— Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос.
— Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?
— Я не знаю, кто такой Дыбенко.
— Это — мой враг.
— Ну что же делать? Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать.
— Да, только я уеду ночью.
— Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто, чтобы все видели, что вы не бежите.
— Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный.
— Хорошо.
Я пошел вызвать казака 10-го Донского казачьего полка Руссакова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания верховного главнокомандующего.
Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же».
В то время, когда Керенский вел переговоры с генералом Красновым, мне еще долго пришлось убеждать комитет, чтобы дали согласие арестовать Керенского.[31]
Около 121/2 часов, наконец, мне удается склонить комитет арестовать Керенского. Вопрос ставится на голосование. В это время входит в зал дежурный офицер и читает телеграмму: «Из Луги отправлено 12 эшелонов ударников. К вечеру прибудут в Гатчину. Савинков».
Телеграмма вызвала среди казаков замешательство, нерешительность. Настроение стало колебаться. Мне предъявили контртребование: подписать договор, в котором казаки отказываются от вооруженной борьбы с нами, чтобы их пропустили на Дон и Кубань с оружием в руках и чтобы в правительстве не было ни Ленина, ни Троцкого…
Нужно, с одной стороны, выиграть время до подхода отряда моряков, чтобы Гатчину захватить врасплох, с другой — без промедления, до прибытия ударников, арестовать Керенского. Одинаково старался выиграть время, очевидно, и Краснов до подхода ударников. Для достижения своей цели, совершая «стратегический ход», я решаюсь подписать договор. Не казаки избирали Ленина и Троцкого, — не они и будут их отстранять.
Договор подписан. Выносится единогласное постановление об аресте. Керенского. Цель достигнута. Между тем Керенский, следивший за ходом переговоров, не нашел мужества в последний момент появиться среди казаков и заявить, что он готов погибнуть на своем посту, но не согласен с заключением позорного для казаков договора. Переодевшись, он позорно бежал, покидая введенных им в заблуждение казаков. Матрос Трушин, все время цедивший за Керенским, поспешно сообщил:
— Керенский, переодевшись, прошел через двор. Пусть! Его бегство есть его политическая смерть.
Казаки, направившиеся арестовать Керенского, вернулись и доложили, что Керенский бежал. Возмущение бегством Керенского было громадно; казаки и юнкера тут же послали телеграмму:
«Всем, всем. Керенский позорно бежал, предательски бросив нас на произвол судьбы. Каждый, кто встретит его, где бы он ни появился, должен его арестовать, как труса и предателя.
Казачий совет 3-го корпуса».
К моменту отправки телеграммы к казачьим заставам подходили Финляндский полк и отряд моряков. Заставы сообщили об их приближении. Мною было отдано распоряжение немедленно пропустить. В этот момент в зал вбежал весь запыхавшийся Войтинский. Он потрясал телеграммами, полученными от Савинкова и из ставки, где сообщалось о приближении ударников. Всячески пытаясь повернуть настроение казаков, он убеждал их, что Керенский не бежал, что он выехал навстречу подходящим войскам. Но доверие к ставленникам Керенского уже было подорвано. В ответ на речь Войтинского тут же его арестовали (позднее Войтинский бежал при помощи юнкеров).
Вскоре после того в Гатчину вступили Финляндский полк и отряд моряков, а через два часа юнкера и казаки были обезоружены. Оставался еще генерал Краснов, — надо было и его арестовать. В 61/2 часов вечера, вместе с командиром Финляндского полка, мы вошли в кабинет Краснова. При нашем появлении высокий, седеющий, красивый, со строгим и спокойным выражением глаз, генерал Краснов поднялся нам навстречу.
— Генерал Краснов, именем Совета Народных Комиссаров вы и ваш адъютант арестованы.
Краснов. Вы меня расстреляете?
— Нет. Мы вас немедленно отправим в Петроград.
Краснов. Слушаюсь.
Тут же были арестованы и два адъютанта Керенского. Арестованный генерал Краснов в автомобиле был отправлен в Смольный.
В эту же ночь напившиеся пьяными несколько казачьих офицеров пытались поднять восстание среди казаков и юнкеров, но были тут же расстреляны.
На следующий день были получены сведения, что к Гатчине приближаются эшелоны с ударниками. Для защиты Гатчины налицо имелось не более 500 матросов и двух батальонов Финляндского полка. Гатчинский военный совет решил выслать навстречу ударникам делегацию, предложив им сдаться.
Ночь прошла в тревоге. Несколько раз из застав доносили, что ударники приближаются. В 8 часов утра 3 ноября ударники в эшелонах подошли к Гатчине на расстояние пяти верст. Еду для переговоров. Тов. Сивере с незначительным отрядом моряков занимает впереди Гатчины позиции и выставляет одну батарею. В Гатчине оставались два батальона Финляндского полка, охранявшие обезоруженных казаков и юнкеров. Условный сигнал, установленный тов. Сиверсом для открытия артогня по эшелонам, — три револьверных выстрела.
Наскоро перед тем сформировали длинный порожний эшелон. С ним приближаюсь к эшелонам ударников. На нашем паровозе несколько матросов с пулеметами. Не доходя версты до ударников, останавливаю эшелон и иду к ударникам. Тут же предлагаю им сдаться. В противном случае немедленно откроем артогонь по их эшелонам. Ударники, числом около трех тысяч, колеблются. После кратких переговоров переходят на нашу сторону. Лишь незначительная группа офицеров, отстреливаясь, пытается бежать. Сами ударники рассеивают ее пулеметным огнем. Ударники мирно вступают в Гатчину. Для ознакомления с событиями они посылают свою делегацию в Петроград к Владимиру Ильичу.
Так безвозвратно рухнула попытка Керенского вырвать власть из рук Советов. Как тающая политическая тень, он быстро исчезал с арены борьбы. Но, уходя, он через эсеровскую газету поспешил сообщить о своем спасении от мести своего «злейшего врага — Дыбенко». Однако это не было спасением, а лишь надгробной тризной над политическим мертвецом. Так бесславно закончил Керенский свой недолгий исторический путь.
Мертвецы исчезали, а Октябрьская революция ширилась и крепла с каждым днем.
Ярко освещенный Гатчинский дворец утопал в непроницаемой мгле осенней ночи. На дворе было сыро и холодно. Жизнь кругом после только что пролетевшего шквала вдруг точно замерла. Мерцающий свет электрических лампочек слабо освещает отдаленные улицы. Кругом — ни души. Только патрули нарушают тишину своими мерными шагами и негромким говором. Хочется как можно скорее юркнуть в теплое помещение, укрыться от пронизывающей сырости, дать отдых натянутым нервам и уставшему телу. Вот уже несколько ночей подряд не приходилось спать. Все жили напряженно, нервами. Зато теперь, когда нет непосредственной опасности, вдруг чувствуешь невыносимую усталость. Ноги отказываются передвигаться. Медленно поднимаюсь во второй этаж — в помещение штаба. Коридоры дворца переполнены спящими красногвардейцами и матросами. Измученные бессонными ночами, переходами и предшествовавшими боями, они спят богатырским сном, почивая на лаврах своих первых побед.
