В маленькой комнатке комиссариата крепости сутолока круглые сутки. Рабочие организации всего Петрограда наперебой запасаются оружием. Грузовики и ломовики день и ночь вывозят его из арсенала. Особенно много берет Выборгская сторона. Но никто из нас не знает ни дня, ни часа кровавой схватки. Мы думаем только-об обороне.

Керенскому удается заполучить несколько броневиков и батарею Константиновского училища. Он вызывает юнкеров из Гатчины и Петергофа и устраивает маленький парад на Дворцовой площади, стягивая туда всю массу юнкеров. Это плацдарм для развертывания похода на Смольный. Мы узнаем это от наших юнкеров, которые рассказывают об этом подробно и встревоженно. Один передает даже два замка, вытащенных им из пулеметов одного из броневиков. Положение обостряется.

По зову Военно-революционного комитета приходит из Кронштадта «Аврора» и бросает якорь у Николаевского моста.

Правительство издает приказ арестовать и вновь посадить по тюрьмам всех нас, выпущенных на свободу. Мы не ночуем дома и вечером собираемся в Смольном, на третьем этаже, в помещении президиума солдатской Секции Совета.

Передается по секрету, что будет сам Ленин, что это он созывает наше военно-оперативное совещание, что без военного плана предстоящих боев выступать нельзя. И это становится неожиданно ясным и понятным, и даже странно как-то, что эта очевидная подробность не пришла в голову с самого начала именно нам, военным.

В углу комнаты, отделенном шкафами, чтобы не мешать президиуму, тесно сомкнулась семья военки. Каждый сообщает все, что знает нового о военных шагах правительства; становится несомненным, что через два-три дня в Питер придут к правительству вооруженные силы.

Необходимо предупредить врагов, чтобы они не залили кровью весь Петроград.

Чудновский, еще вчера горячо возражавший против активистов, теперь, убежденный фактами, энергичней всех ратует за свержение правительства. Да ему никто и не возражает. Сегодня строгое революционное единодушие.

Все устали. Клонит ко сну от долгих бессонных ночей. Только часть примостилась на скамейке, за которой спит свалившийся от усталости Садовский. Остальные стоят. Мы развертываем план Петербурга с обозначением расположения войсковых частей. Каждый получает свои задания. Зимний дворец должен быть окружен к завтрашнему полдню — 25 октября — цепями наших войск. Дашкевич предлагает — по линии Екатерининского канала, но принимается мое предложение: по Мойке, а от Синего моста — к Неве. Для этого требуется всего лишь три полка и часть гвардейского флотского экипажа. Все остальные части должны оставаться в казармах в полной боевой готовности, начеку. Охрану города несут патрули из рабочих. Полки должны быть расставлены Дашкевичем и Чудновским к двенадцати часам дня.

В час дня Петропавловская крепость посылает правительству ультиматум с требованием ухода его в отставку и передачи власти Советам Солдатских и Крестьянских Депутатов, подписанный Антоновым, Чудновским и, кажется, Благонравовым. Об этом моменте население оповещается пушечным выстрелом с верков крепости и спуском флага с бастионной мачты. В случае молчания или отказа Петропавловка приподнимает флаг до половины и делает четыре выстрела по Зимнему дворцу. В случае дальнейшего упорства бомбардировка продолжается уже совместно с «Авророй», для чего заблаговременно устанавливается телефонная связь между крепостью и крейсером. Кроме того, возле биржи, против дворца, должны встать миноносцы «Забияка» и, кажется, «Сом».

Я быстро записываю все это в виде приказа в блокнот и передаю листок Дашкевичу. Пора расходиться по казармам — спать некогда.

На пороге неожиданно сталкиваемся с Лениным. Мы восторженно жмем руки Ильичу. Многие из нас не видели его несколько месяцев, пока сидели в тюрьме. Он быстро знакомится с планом завтрашнего дня и вполне его одобряет. Дальше медлить нельзя. Рабочие и солдаты и так уже ропщут на нашу медлительность. Массы инстинктом чуют опасность…

С утра мы уже на ногах. Моя обязанность — нести караул и ответственность за Петропавловку. Жадно слушаем мы вести и шум из города. Все тихо. И события и слухи текут упорно медленно, вызывая досаду и тоскливый холодок: неужели сорвется? Где же Чудновский, Дашкевич, Антонов? Чего они копаются!!. Хочется бросить все и лететь туда к ним, чтобы ускорить этот идиотски затянувшийся приступ Зимнего. Ведь уже двенадцать часов. Уже час. Уже два. Три… А утешительных сведений все еще нет.

Петропавловка — средневековая игрушка. У нее нет даже пушек, кроме вестовой, которая палит холостым зарядом, возвещая полдень. Боевым она стрелять не может. На верках стоит еще около десятка старых заржавленных пушек «времен Очаковских и покорения Крыма».

Вечерняя заря уже потухла. Поднимался холодный ветер.

Установленная Поппелем связь из его самокатчиков известила нас о том, что делалось в городе. Чудновский с делегацией с трудом пробрался в Зимний дворец и дважды чуть-чуть не был убит. Временное правительство отказалось сдаться и приказало юнкерам открыть огонь по площади, на которую выехали наши броневики с Невского проспекта. В Смольном экстренное заседание Петроградского Совета. Присутствует масса депутатов только что открывающегося II съезда Советов.

Петропавловка кишела, как муравейник. Никто не отдыхал. То и дело въезжали и выезжали броневики.

Приходили отряды рабочих, приводившие взятых в плен и уже обезоруженных юнкеров. Было уже совершенно темно, когда Благонравов открыл орудийную стрельбу, приказав выпустить над Зимним дворцом четыре шрапнели с высоким разрывом. Я вылез на площадку бастиона смотреть в бинокль.

— Ради бога, только не над левым крылом дворца! В левой половине лазарет! — кричал кто-то. Это указание было тотчас же передано наводчикам-матросам, которые наводили без всяких панорамных прицелов, — на глаз.

Вдруг справа, сбоку за стеной крепости, что-то рвануло, ахнуло, осветив темное небо, и тотчас же над темно-красной полосой дворца сверкнуло в высоте гигантской ракетой. Гул выстрела оглушил нас и пронесся раскатами далеко по городу, покрыв своим ревом и тарахтенье ружейной перестрелки и гуденье освещенных трамваев, беспечно ползущих вереницами по Троицкому, а иногда и по Дворцовому мосту.

Странная революция. Рабочий Совет свергает буржуазное правительство, а мирная жизнь города ни на минуту не прекращается.

Но вот снова удар. Снова осветилось небо, и еще выше в небе разорвался второй снаряд.

Третий разорвался далеко где-то влево.

А вот и четвертый.

После третьего выстрела все освещение во дворце и перед ним на набережной внезапно погасло.

Канонада смолкла. Воцарилось какое-то жуткое молчание. Смолкли и пулеметы на другой стороне, только отдельные ружейные выстрелы одиноко нарушали где-то у дворца мирное гуденье трамваев.

— Ага, подействовало!

— Правительство решило сдаться. Ура! — кричит только что примчавшийся самокатчик.

Звенящие в высоте над крепостью пули со стороны дворца взвинчивают наших артиллеристов. «Ах! Тррах! Бум!» — сверкает вдруг справа, и я вижу с бруствера, как снаряд огненным пятном впивается в стену дворца. Летят известка, кирпичи, стекла. Небо освещается вспышкой выстрела. «А-а-ах!» — протяжно и гулко вторит горизонт. Я бегу к батарее, спотыкаясь впотьмах об окружающие ее кусты.

«Ба-ах!» — оглушает меня второй выстрел.

— Черт с ними! Будет! — кричит Благонравов. — Давайте остальные на средний разрыв…

«О-о-о-ах!» — раздается неожиданно гулко где-то в стороне.

— Это «Аврора»! — кричит кто-то.

Ночью в Петропавловку привели взятое в плен Временное правительство в запачканных котелках и с поднятыми воротниками шуб. Керенский успел сбежать на машине американского посольства.

И когда утром на заре я шел по улицам мимо греющихся у костров патрулей красногвардейцев, на душе было радостно и легко от первой удавшейся нашей военной операции.

И перед февралем 1917 года и после, вплоть до работы в Красной гвардии в Петрограде, мне пришлось быть в городе членом Выборгского районного комитета партии, так сказать, потомственным его казначеем. Такие изо дня в день необходимые партийные обязанности сделали меня нужным работником в районном комитете. Наша партия большевиков в те времена была на хозяйственном расчете, и мы все сознавали не только идейную сущность распространения литературы, — тут не на последнем месте был и денежный расчет, ибо, как теперь уже и историей подтверждено и доказано, немецкие и прочие миллионы большевикам в руки не попадали, как это утверждала буржуазная пресса.