С помощью подоспел товарищ министра почт и телеграфов Соловьев. Он указал мне, где находится ротатор, и я заставил какого-то мальчишку отпечатать воззвание. Затем мне пришлось собственноручно на каждом листе написать название города, куда следовало передать манифест… Соловьев сдавал листы на аппарат.

К утру манифест был передан во все губернские городи и промышленные центры, а также в местопребывании штабов армий.

28-го вспыхнуло юнкерское восстание. С другой стороны, на Питер наступали Керенский с Красновым. Служащие телеграфа, почувствовав надвигающуюся силу, сами усилили саботаж.

Юнкера захватили телефонную станцию на Морской, недалеко от нашего телеграфа. Мы подготовлялись к защите. Опирались мы только на матросов, так как кексгольмцы трусили.

Юнкерский броневик время от времени обстреливал наш Почтамтский переулок. Матросы устроили засаду, прячась за кучами дров на Исаакиевской площади. Наконец им удалось повредить шины у броневика. Он приостановился. Матросы пошли в атаку. Двое из них пало, но броневик взяли. Из найденных в нем четырех юнкеров двоих убили, двоих взяли в плен.

Мы с Любовичем решили поднять Кексгольмский полк на завоевание телефонной станции и отправились в казармы. После долгих обсуждений полк согласился выступить, «если из Смольного пришлют броневик». Отправили в Смольный «курьера» за броневиком.

Пока броневик прибыл, матросы и Красная гвардия взяли обратно телефонную станцию.

Ночью того же дня (28 октября) я решил запросить Москву о положении дел. Послал следующую записку: «Москва, Совдеп. Мы здесь в Питере справились с юнкерским восстанием. Как дела у Вас? Комиссар телеграфа Пестковский».

Через несколько часов получил ответ: «Дела неважны. У них юнкера, артиллерия; думаем кончить компромиссом. Смирнов».

Получив столь важную записку, решил завезти ее лично в Смольный. Вытребовал почтовый автомобиль. Шофер отказался ехать: была еще ночь, слышалась еще по временам стрельба. Я занял у кого-то наган и заставил шофера ехать. Доехал, у входа в Смольный встретил Крыленко. Тот сообщил мне, что в Москву отправляются подкрепления: матросы, броневики…

Я пошел наверх. В одной из комнат я застал спящим навзничь на скамейке Я. М. Свердлова. Разбудил и сообщил ему о записке. Он тоже успокоил меня, подтвердив слова Крыленко. Я из любопытства зашел еще в штаб, где находились Ленин, Троцкий, Сталин, Подвойский и Мехоношин.

Ильич поразил меня своим спокойствием.

Потолкавшись в штабе, я решил еще исследовать Смольный, в котором я не был с тех пор, как меня отправили на телеграф. Набрел на какую-то подозрительную комнату внизу. Там происходило какое-то частное совещание. Присутствовали Каменев, Зиновьев, Рязанов и еще два человека, которых не помню. Говорили о необходимости «столковаться с другими». Каменев ушел, а через несколько минут вернулся, таща за собой запотевшего Камкова. Тут я понял в чем дело, поспешно ретировался и поехал обратно на телеграф.

Через несколько дней я ушел из телеграфа, получив отпуск от Дзержинского.

Решил искать работу. Сначала мне предлагали войти в коллегию Наркомпочтеля, но я не чувствовал больше никакой охоты возиться с делом, которого я не понимал.

Я отправился к Ильичу и предложил себя в работники. Ильич, выслушав меня внимательно, улыбнулся и сказал:

— Работа, без сомнения, для вас найдется. Мы ждем из Москвы Рыкова, который назначен Наркомвнуделом. Подождите его приезда, тогда устроим вас наверняка.

Я решил ждать. Сперва уселся в коридоре на скамейке, около кабинета Ильича. Место было очень удобное для наблюдений. В кабинет Ильича шла разная публика из Питера и приезжие. Но вскоре этот способ ожидания надоел мне, я открыл двери в комнату, находящуюся против кабинета Ильича, и вошел туда.

Комната была довольно большая. В одном углу работал у столика секретарь Совнаркома тов. Н. П. Горбунов. У другого столика тт. Залкинд и Поливанов допрашивали только что арестованного крупного чиновника. Дальше на диване полулежал с утомленным видом тов. Менжинский. Над диваном красовалась надпись «Народный Комиссариат Финансов».

Я уселся около Менжинского и вступил с ним в беседу. С самым невинным видом тов. Менжинский расспрашивал меня о моем прошлом и полюбопытствовал, чему я учился.

Я ответил ему между прочим, что учился в Лондонском университете, где в числе других наук штудировал и финансовую науку.

Менжинский вдруг приподнялся, впился в меня глазами и заявил категорически:

— В таком случае мы вас сделаем управляющим Государственным банком.

Я испугался и ответил ему, что у меня нет никакой охоты занять этот пост, так как это совершенно «не по моей части». Менжинский, ничего не говоря, попросил меня обождать и вышел из комнаты. Через некоторое время вернулся с бумагой, в которой за подписью Ильича удостоверялось, что я и есть управляющий Госбанком.

Я еще больше опешил и стал просить Менжинского об отмене постановления. Но он остался непоколебимым.

Затем он мне объяснил положение. Дело в том, что нам дозарезу нужны были деньги, хотя бы несколько миллионов. Государственный банк и казначейство бастуют, и легальным образом денег получить нельзя. А финансовое дело — дело тонкое, и поэтому нужно соблюсти формальности. Единственный способ — сменить головку банка и затем взять деньги.

Услышав, в чем заключается моя главная задача, я немного успокоился. Вскоре мы с Менжинским стали снаряжать экспедицию в банк. Подготовились мы тщательно. Для того чтобы усилить мою позицию в банке, был назначен членом совета банка Сокольников.

Кроме того, с нами отправился тов. Подвойский, распорядившись предварительно придвинуть к зданию банка один батальон матросов для того, чтобы сменить охраняющий банк караул из Семеновского полка.

Когда мы приехали в банк, нам представилась картина, напоминающая мне мое пребывание на телеграфе. Служащие толпились массами по коридорам; из их толпы падали по нашему адресу разные «словечки». Мы направились прямо в кабинет управляющего. Там мы застали совет банка в полном сборе, за исключением самого управляющего, г-на Шипова. Совет представлял из себя кучу «почтенных стариков», перед которыми я чувствовал себя, как ученик на экзамене. Менжинский твердым голосом прочел декларацию Наркомфина, где служащим предписывалось стать на работу: отказывающимся грозила отставка с посылкой на фронт. Наша декларация была принята враждебными возгласами. Когда затем Менжинский заявил, что Шипов устраняется, а на его место назначаюсь я, галдеж усилился: совет заявил, что подает в отставку. Поспорив еще пару минут, мы все удалились.

Единственными работниками в Государственном банке, которые оказали нам сочувствие и некоторую поддержку, были курьеры и низшие служащие.

Мы покинули банк и возвратились в Смольный, не добившись пока ничего. Этот первый дебют так обескуражил меня, что я опять стал налегать на Менжинского, прося освободить меня от непосильного бремени. Два дня спустя Менжинский уступил: вместо меня управляющим банком был назначен В. В. Осинский.

Покончив с «финансовой карьерой», я опять стал думать, куда бы приткнуться. Проэкзаменовав себя строго, я пришел к тому убеждению, что после иностранных дел единственным ведомством, подходящим для меня, является Комиссариат по делам национальностей. «Я сам инородец, — рассуждал я, — следовательно, у меня не будет того великорусского национализма, который вреден для работы в этом комиссариате. Кроме того, я кое-что читал по национальному вопросу». Решившись пойти по новой линии, я отправился к Сталину.

— Товарищ Сталин, — сказал я, — вы народный комиссар по делам национальностей?

— Я.

— А комиссариат у вас есть?

— Нет.

— Ну так я вам сделаю комиссариат.

— Хорошо! Что вам для этого нужно?

— Пока только мандат на предмет «оказания содействия».

— Ладно!