Гундлах заснул почти сразу, а когда проснулся, было уже половина седьмого. Сияя солнечными брызгами, зарождался новый день. Гундлах глубоко вдыхал чистый солоноватый воздух, собираясь с силами. Тогда, в октябре, когда он впервые пролетал над заливом, тот показался ему безжизненным и враждебным уголком нетронутой природы, от которого исходит какая-то неясная угроза. А теперь, в столь же ранний час? Весь залив как бы прикрыт пронзительной голубизны небесным колоколом. Примерно в десяти морских милях отсюда — цепочка никарагуанских вулканов. Склоны самого высокого из них, Косекины, покрыты густой зеленью. Запах просмоленной лодки и холодной морской воды, казалось, вернул Гундлаху способность мыслить трезво и расчетливо. Снова появилось желание сражаться до конца. Маклин тоже вышел на палубу; едва они позавтракали, как Гундлах продолжил свой рассказ. Если Дорпмюллеру не удастся разыскать партизан или они не смогут прийти на помощь вовремя, на Маклина можно положиться вполне — для него такой материал составляет большую ценность, и своего он не упустит! Угроза разоблачения аферы в лондонской печати остановит Пинеро, заставит отказаться от крайних мер, а это и есть тот самый рычаг, с помощью которого Гундлах сумеет освободить Глэдис.

Однако настроение Маклина постепенно менялось к худшему. После того как Гундлах рассказал об аресте в Тегусигальпе и допросе на Илопаньо, он никаких вопросов больше не задавал, только молча покручивал ручки магнитофона. А когда Гундлах описал свое возвращение в Манагуа, объяснил суть порученного ему дела и пересказал разговор с шефом полиции, Маклин выключил магнитофон, подошел к поручням и молча уставился на пенящийся след за кормой.

— Кончились кассеты? — спросил Гундлах.— Или вам что-то не по вкусу в моем рассказе?

— Да нет, кассеты есть... Но вы говорили про оружие. Где же оно?

— Мой приятель Пинеро в Сан-Лоренсо даст мне то, чего я не получил в Манагуа.

— Что же вы раньше молчали?! — Маклин чуть не подавился.

— Я рассказывал все по порядку. Если хотите, часа через полтора вы вместе со мной можете повести в Сальвадор лодку с тремя тоннами оружия и боеприпасов для фронта Освобождения. Представляете? Вы — единственный в мире репортер, знакомый со всей подготовкой, готовый лично свидетельствовать...

— Да вы просто спятили! Кто мне даст открыть рот?! Вы представляете, как парни пошиба Пинеро обращаются с людьми, сующими нос в их дела?

— Но за вами же стоит Флит-стрит! И вообще, мы приходим в Сан-Лоренсо примерно в десять утра, времени оглядеться у нас будет достаточно

— Ну нет, — по-птичьи быстро переставляя ноги, Маклин побежал к шкиперу и стал уламывать Фернандеса немедленно изменить курс и, минуя песчаные отмели, кратчайшим путем выйти в гавань Пуэрто-Амапала. Нос его заострился, и губы побелели, он заявил, что там сойдет на берег и больше на лодку не вернется! Он не трус, но в чужих играх участвовать не желает; в Амапале наймет воздушное такси — они стоят на крохотном аэродроме острова Тигре — и вернется в «Интеркомтиненталь».

Гундлах не возражал, и вскоре они увидели зарешеченную красную башню маяка, возвышавшегося над зарослями кустарника.

— Я даю вам право на публикацию только после того, как вы услышите от меня конец этой истории,— сказал Гундлах.

— А если мы с вами больше не встретимся?..

— Тогда... Тогда выкладывайте все, что знаете. Но не раньше чем через пять дней. Даете слово?

— Хорошо. Через пять дней... Легко запомнить: двадцатого января, день вступления в должность нового президента Соединенных Штатов. Преподнесем ему подарочек...

В половине девятого они подошли к деревянному причалу, выступавшему в море метров на сто пятьдесят, и встали между лихтером и спортивной яхтой.

Амапала — городишко с населением в четыре тысячи человек на северо-западе острова. Красивая, уютная бухта; здесь, по словам Фернандеса, можно пострелять уток или заняться подводной охотой. В городке есть своя гостиница «Морасан», со столицей — телексная связь, чистота в Амапале поддерживается образцовая. Оживленное сообщение с Сан-Лоренсо, Ла Бреей и — а обычные времена — с Ла Уньоном. Для туристов — рай! С побережья Сальвадора — это в каких-то девяти милях отсюда — доносился звук автоматных очередей; изредка слышалась глухая отрыжка правительственного 106-миллиметрового миномета.

— Ну, что вы вбили себе в голову? — спросил Маклин, пожимая на прощанье Гундлаху руку. Он смотрел на Гундлаха серьезно, даже с некоторой жалостью.— Одумайтесь! Разве можно так рисковать? Даже из-за женщины?

— Охотно верю вам, что нельзя. Смотрите сохраните кассеты.

— Я положу их в банковский сейф. Можете не сомневаться, это дело моей совести.

— Радует, что вы не забыли о таком понятии.

Первым, кого увидел Гундлах, сойдя на берег в Сан-Лоренсо, был полицейский в светло-зеленой форменной рубашке с короткими рукавами и сильно пропотевшими подмышками. Он стоял прямо перед деревянными мостками. Внимательно изучил паспорт Гундлаха и, конечно, обнаружил, что нет отметки о выезде из Никарагуа. Даже при краткосрочном выезде из страны требуется виза, которую выдает «Офисина Сентраль де Миграсьон» в Манагуа. Или он бежал по политическим мотивам? Гундлах мотает головой: нет, это просто незапланированная туристская поездка; вкладывает в паспорт десятидолларовую купюру, снова передает полицейскому. Тот принимает благосклонно, желает Гундлаху приятно провести время в Сан-Лоренсо. «Хэв э найс стэй!» — «Желаю приятно провести время!»

Гундлах садится за столик на веранде «Коста-Асуль», заказывает банку пива. Двенадцать часов дня. Похоже, он прибыл первым. Ресторанчик напоминает салун из американских вестернов: все из дерева — и ступеньки лестницы, и резные колонны, и перегородки. Ему помнилась такая же веранда в Белизе, где они в ноябре беседовали с Глэдис. Маленький самолет поднимается над островом. Берет курс на Никарагуа. «Хорошо, если Маклин успел на него»,— думает Гундлах.

Перед ним на столике стоит забытый Маклином транзисторный приемник. Комментатор радио Манагуа говорит: «...министр с гневом опровергает распространяемые западными агентствами печати слухи, будто Никарагуа поддерживает оружием и добровольцами фронт Освобождения Сальвадора. Истинная причина империалистического бойкота — не вымышленное вмешательство Никарагуа в сальвадорские события, а очевидное желание воспрепятствовать дальнейшей консолидации сандинистской революции».

Гундлах выключает радио, поднимает голову — и сердце его замирает. Вот они! Идут! Причем не со стороны гавани, a от базара или от казарм. Идут вчетвером: Глэдис, Пинеро, Джексон и неизвесгный ему громила, не то телохранитель, не то пилот. Да, скорее всего, они прилетели на самолете, может быть, на вчерашнем четырехместном «кессна». Пальцы Гундлаха сжали перильца веранды; первым его увидел Джексон, толкнул Пинеро в бок — и вот уже все направились прямо к веранде. Глэдис! Она все в том же белом платье, держится уверенно... На мужчинах легкие пиджаки; под левой рукой из-под тонкого материала у каждого выпирают кобуры — янки предпочитают револьверы большого калибра.

Никакого приветствия, будто они и не расставались. Пинеро садится за его столик, остальные подальше, на ветерке. Размеренно, тоном делового человека Пинеро произносит:

— Видите, мы выполнили, что обещали. Теперь ваш черед. Где ваша лодка? Сколько с вас запросил шкипер?

Гундлах ожидал худшего — угроз, упреков; от деловитости Пинеро на сердце повеяло холодом.

— Вы должны купить его лодку плюс дать надбавку за риск.

— Он ничем не рискует: люди в Ла Уньоне обо всем проинформированы. Если он пристанет к берегу западнее Пунта-Горды, его и пальцем не тронут.

— Лодку-то у него отнимут. Вы же хотите предъявить ее журналистам! Его вы тоже «предъявите»?

— Нет, удовольствуемся вами.

Пинеро покусывает губу.

— Ладно, с этим человеком — его зовут Фернандес, не правда ли? — я разберусь лично. А теперь давайте идите к вашей даме. И объясните ей хорошенько, на каком свете она живет. Если акция не состоится...